На днях в российский прокат вышла «Вечная зима» — тонкая драма о травме утраты, впервые показанная на «Маяке». Валерия Косенко поговорила с режиссёром Николаем Ларионовым и актрисой Юлией Марченко о переживании травмы в кино, творческих вызовах и российских хоррорах.
Николай, «Вечная зима» — ваша дебютная картина. Как вы пришли к режиссуре?
Николай Ларионов: Я пошёл окольным путем. Писать сценарии я начал ещё в старших классах, затем в университете. Получил высшее образование по специальности «инженер-технолог» и планировал поступать на Высшие курсы сценаристов и режиссёров. Параллельно у меня было хобби — аналитика кинопроката. Меня заметил главный редактор «Бюллетеня кинопрокатчика», и так я стал журналистом. Уже потом я закончил ВКСР — мастерскую Ираклия Михайловича Квирикадзе и Андрея Михайловича Добровольского. После моего выпуска меня пригласил в «Марс Медиа» Рубен Левонович Дишдишян как консультанта в оценке коммерческих перспектив проектов. Довольно быстро я стал креативным продюсером, потом возглавил департамент полнометражного кино. Продюсирование в крупной кинокомпании было привлекательной перспективой, учитывая мой бэкграунд. Потом все звёзды сошлись, и я понял, что нужно снимать. Работа в «Марс Медиа» и «Кинопрайме» только подтолкнула меня к этому решению.
Дебют, как правило, — очень личное высказывание. Связаны ли вы каким-то общим опытом с героями, помимо того, что вы тоже из Магнитогорска?
НЛ: Делать дебютное кино о том, что хорошо знаешь, наверное, чуть проще. На первых съёмках и так достаточно вызовов. Если же ты снимаешь там, где вырос, про время, которое знаешь, то это несколько облегчает задачу. К тому же я выбрал снимать семейную драму — жанр, который я сам очень люблю как зритель. В фильме многое — от меня, друзей, моих и их родителей. Это и личная, и собирательная история одновременно.
Как вы пришли к тому, что ваш дебют должен быть посвящён посттравме?
НЛ: Первый драфт сценария был написан ещё во время обучения. Я много раз переписывал историю, и сейчас она значительно отличается от того варианта. Я сознательно шёл на эту территорию, так как она всё обостряет — конфликты прежде всего. Тема утраты — сложная и рискованная. У нас в полнометражном кино, по большому счёту, кроме «Жить» Василия Сигарева, почти нет фильмов об этом. Огромное количество людей проходит через потерю близких, и для них такое кино — почти как сеанс у психотерапевта. Я, естественно, не хотел «придавливать» людей ещё сильнее, — наоборот, старался, чтобы человек посмотрел кино и ему хоть немного, но стало легче.
Сложилось ощущение, что вы намеренно избегаете любой искусственной драматизации в картине. К примеру, эпизода убийства Дениса, сына главных персонажей, мы практически не видим на экране: всё происходит где-то далеко и очень буднично, хотя другой режиссёр наверняка сделал бы эту сцену кульминационным центром.
НЛ: Да, я сознательно старался сохранять дистанцию. Очень многое осталось как бы между кадров. Это была сложная задача, зритель рассудит, получилось или нет. Мне хотелось действовать деликатно. Я сам такой, и кино получилось таким. Для меня главное — человек, его переживания и чувства. Кино — само по себе искусство грубое, а если на таком материале ты будешь давить педаль на максимум, есть риск получить обратный от желаемого результат.
Расскажите про каст. На экране Юлия Марченко и Александр Робак создают впечатление двух ярких противоположностей — хрупкости и брутальности
НЛ: Я писал героев, которые как бы не должны быть вместе. Но так случилось, что они сошлись, привыкли, прикипели друг к другу. Он — плоть от плоти этого места. А она всё ещё немного чужая. Выбор актёров здесь был сущностным. Сколько бы я ни говорил про нашу работу с изображением и звуком, «Вечная зима» — в большей степени актёрское кино. Александра Робака я выбрал после просмотра сериала Бориса Хлебникова «Шторм». Я посмотрел и понял, что это тот, про кого я писал. Только потом я узнал, что мы родом из одних и тех же мест, земляки. Юлию я впервые заметил на фестивале «Пилот», увидев эпизоды с ней в сериале «Вертинский». Узнав, что это её первая главная роль в полнометражном кино, несмотря на внушительную фильмографию, сильно удивился.
Юлия, расскажите про вашу героиню. Что стало самым сложным в создании образа?
Юлия Марченко: Когда мне предложили роль, я испугалась. До этого мне часто приходилось играть жертв, женщин со сложной судьбой, и я мечтала выбраться из этого. Но я решила, что раз это ко мне приходит, значит, надо разобраться. Мы встретились с Николаем и очень долго разговаривали: об отношениях с супругом, с ребёнком, о жизни. Страшно было ехать в экспедицию — там же зима, холод, металлургический комбинат. Но на удивление было чудесно. Я ловила себя на мысли, что хожу и улыбаюсь. Значит, не зря я сюда приехала. Конечно, я продумывала, в каком направлении двигать свою героиню, читала сказания православных старцев, то, как люди преодолевают этот страшный порог в 40 дней. Это послужило для меня опорой. Многое Коля нащупывал интуитивно ещё в сценарии. Например, то, как моя героиня заново открывает мир вокруг, удивляясь, что всё вокруг неё мёртвое. А живое — это сын, которого больше нет.
Как сложилась ваша работа с Александром Робаком?
ЮМ: Все говорят о нашей контрастной паре, а я контраста совсем не вижу. Я тоже сначала думала, что мы типажно очень разные с Сашей. Однако мы все очень тепло общались, прислушивались к тому, что нужно Николаю. По режиссёру всегда видно его отношение к материалу — болит у него или не болит.
Сколько длилась экспедиция в Магнитогорск?
ЮМ: В общей сложности порядка полутора месяцев. И это помогло нам создать на экране именно ту атмосферу, что была нужна фильму.
Николай сказал, что это ваша первая главная роль.
ЮМ: Такая большая, ещё и в авторском кино — первая.
Вы как-то упомянули, что устали от драмы. Хотели бы попробовать себя в другом образе?
ЮМ: У меня, к счастью, уже были такие роли, однако в последнее время я интересна индустрии или как железная леди, или как чья-то мама.
Что оказалось самым непростым за время съёмок «Вечной зимы»?
ЮМ: Не разреветься. В процессе я часто слышала, как кто-то из группы шмыгает носом, в то время как моей героине необходимо было продержаться без слёз до самого финала.
Не могу не спросить у Николая, действительно ли герой Робака не узнал тех парней в клубе?
НЛ: У меня есть ответ на этот вопрос, но я бы не хотел навязывать свою точку зрения зрителю.
Расскажите про звукоряд. Не только про внутрикадровую музыку, но про саунд-дизайн: все эти урбанистические шумы, усиливающиеся в ответственные моменты. Как родилось такое художественное решение?
НЛ: Мы большое значение придавали внутрикадровой музыке, она была прописана в сценарии. У нас был пул песен, который мы могли использовать. Например, в сцене на дискотеке, когда мама приходит в школу, в сценарии была прописана другая песня. Но на площадке я понял, что она недостаточно работает: мы поставили Hi-Fi «Седьмой лепесток», и всё случилось. Что касается звукоряда, то я сознательно не стал привлекать композитора. Вместо этого я поставил задачу Александру Плотникову и Людмиле Даниловой передать атмосферу индустриального места через звук. Звук должен работать на состояние героев.
У «Вечной зимы» довольно необычный хронометраж для кинопроката — всего 70 минут.
НЛ: Я изначально шёл на это, выбранная тема довольно тяжёлая, и растягивать её не хотелось. За счёт монтажа мы постарались передать ощущение растянутого времени. Убрав всё лишнее, мы оставили главное — остальное зритель додумает и дочувствует.
Вплоть до убийства есть ощущение, что смотришь хоррор.
НЛ: Я люблю этот жанр. В отдельных эпизодах я сознательно добивался этого ощущения. Для меня было важно добиться ощущения приближения катастрофы.
Планируете работать в жанре в дальнейшем?
НЛ: Здесь очень важен так называемый хай-концепт, оригинальная и ёмкая идея. Почему сложно делать российскую фантастику или хоррор? Потому что нужно найти то, во что зритель поверит, ментальную и культурную связку с нашей жизнью. По-настоящему испугать получится, только если случится эффект узнавания. Я бы мечтал сделать хоррор, но пока не нашёл нужного подхода.
У российского кино тяжёлые отношения с хоррором.
НЛ: Для меня один из самых страшных эпизодов в российском кино — это кадры из «Груза 200». Первое появление героя Алексея Полуяна. Были фильмы ужасов в девяностые — сильное впечатление до сих пор производит «Прикосновение», например. А пока, кажется, реальность сопротивляется этому жанру.
Есть ли уже какие-то планы на будущее?
НЛ: Я работаю над новым сценарием. Если всё получится с финансированием, то, надеюсь, следующей осенью начну его снимать. Мне многие коллеги говорят, что не нужно делать паузу между первыми двумя фильмами. Поэтому я надеюсь, что этой паузы не случится.
О чём это будет?
НЛ: Про любовь двух одиноких людей.
