31 октября в российский прокат вышла тонкая и деликатная драма, впервые показанная на «Маяке» и посвящённая травме утраты. Режиссёром картины выступил дебютант Николай Ларионов, прежде занимавшийся аналитикой кинопроката. Несмотря на ёмкий хронометраж (всего 70 минут!), фильму, разворачивающемуся в декорациях сурового заводского города, удаётся произвести впечатление чуткого и выразительного кино, где нет ничего лишнего. Валерия Косенко рассказывает, как устроена эта картина.
Магнитогорск, 2004 год. Застывший хмурый город, воспетый трубным гулом, заводской полифонией и лязгающим металлом, накрыла долгая сумрачная зима, раскинувшаяся до горизонта. Здесь сезон холодов — явление кромешное и необратимое. Вот и Денис (Сергей Грузинов), очаровательный немногословный мальчуган, живущий в местной хрущёвке, пишет в своём дневнике о зиме, тянущейся с октября месяца. Впрочем, это не точно: время в этих местах растворено в безвременье, отсчёт невозможен, а финальный рубеж — то, что знаменует начало весны и таяния, — прячется где-то в ночном сумраке под сводом беспросветного густого неба.
Жизнь глухого промышленного городка циркулирует по кругу механической обыденности. Денис живёт в полной, но несчастливой семье, где, кажется, давным-давно утеряна всякая коммуникация. Мама Лена (Юлия Марченко) — интеллигентная учительница музыки с болезненно-уязвимой внешностью, папа Владимир (Александр Робак) — рабочий-сталевар, любящий проводить вечера в своём гаражном царстве и на любой позыв готовый выступить с кулаками. На сына у трудовика тоже находится минутка — надо ли преподать урок с боксёрской грушей из батиной сокровищницы или же навалять шпане, задирающей Дениса на лестничной площадке.
“Молчание запечатало уста, охраняя героев не столько от поспешных реакций, сколько от боли и ужаса.
Очередное воздаяние оборачивается трагедией. По пути из школы Дениса забивают насмерть местные гопники, спрятавшиеся за капюшоны и ещё недавно получившие порцию нагоняя от отца мальчика. Лена и Вова по-разному справляются с травмой утраты и ищут исцеление в памяти и отмщении.
Если уж у национального авторского кино, ростки которого всё-таки находят способ пробиться сквозь асфальтные толщи, есть единый манифестирующий его образ, то на ум приходит лишь одно: немота и безгласность. Где-то молчание вынужденное («Один маленький ночной секрет»), где-то добровольное («Снегирь»). В «Вечной зиме» слова попросту лишены своей силы. Молчание запечатало уста, охраняя героев не столько от поспешных реакций, сколько от боли и ужаса. Одни не в состоянии выразить пустоту, что разверзлась там, где ещё недавно билось сердце, другие — найти нужный тон для участия и сопереживания, третьи — признаться, что же всё-таки пошло не так. Когда бытовая рутина вынуждает взаимодействовать, герои перекидываются стандартным набором фраз: реплики в картине знакомы и близки каждому, кто рос в условиях провинциального города.
В этом мире слова лучше всего остального выдают бессилие. Потому Лена ищет поддержку не в мимолётном утешении, сказанном впроброс между делом, а в утраченной близости: блуждает по школьным коридорам, перебирает вещи, видится с теми, кто ещё недавно сопровождал мальчика и был свидетелем его безвременно прерванной жизни. Так горюющая мать причащается к вечному образу своего ребёнка, а на неуклюжую попытку соболезнования отвечает безмолвным угловатым жестом.
Владимир идёт другим путём: отец, как раненый медведь, ищет нападавших, чтобы воздать им по заслугам. Разница между Леной и Вовой колоссальна и метафорична: на их противоречии режиссёр Николай Ларионов выстраивает конфликт ветхозаветной справедливости и христианского милосердия, возмездия и прощения. Кажущаяся хрупкость Лены, сыгранной на полутонах Юлией Марченко, противопоставляется животному напору Александра Робака, чей персонаж к финалу будто бы разоблачает закрепившийся за актёром образ бесстрастного мачизма, с потрохами выдавая все его слабости.
Укрепившаяся в российском кино тема 90-х участила на экране примеры романтизации грубой стихийной силы, управляемой лишь попутным ветром. В этом смысле Ларионов старомоден, предпочитая трепетно оберегать своих героев от зла и тирании, вопреки общественному давлению и законам поруганной морали. Как показать в кино тех, кто поколениями плодил насилие вокруг себя? Как показать общество, обиженное, очерствевшее и обозлённое? В большинстве случаев авторы используют один и тот же сюжетный ход, связанный с исчезновением детей. Такие события неминуемо создают образ страшного потерянного времени, отнимающего у людей их право на будущее.
Однако Ларионов идёт дальше, следуя по пятам «Белой ленты» Михаэля Ханеке, и рисует мир беспросветный, как самая тёмная ночь, зловонный, как ядовитые заводские выхлопы, — мир, в котором дети не только жертвы, но и убийцы. Кажется, более жуткой патологии на свете не существует. Однако самое страшное — что описанная реальность, несмотря ни на что, манит своим уютом, вовлекая в недра заснеженных тропинок, гаражных кооперативов, замёрзших трамваев и заставленных малогабариток. Как говорит герой Робака: «Два гаража, квартира трёшка, дача, машина — хорошо живём».
Под гулкую симфонию гудков, имитирующую нестройную металлургическую полифонию, режиссёр, избегая любой эффектности, подводит зрителя к финальному кризисному рубежу в духе кино Абдрашитова и Миндадзе — к последнему повороту на пути от комплекса вины до покаяния. Неизвестно, действительно ли Вова не узнал убийц своего сына и стало ли понятно, кто виноват в том, что случилось. Мать, оставившая ребёнка одного? Друг, не бросившийся на помощь? Отец, спровоцировавший нападение? Или, может быть, среда, располагающая к безнаказанности и вседозволенности?
«Вечная зима» даёт терапевтический опыт проживания травмы, но никак не конечные ответы. Однако одно герои узнают наверняка: даже самое сильное горе, как и самые тёмные тучи, однажды рассеются, уступив место свету. Стоит только пожелать. И отпустить.
