В первой части венецианских дневников Антон Фомочкин рассказывает сразу о четырёх фильмах, на старте смотра отправивших публику если не в кому, то в чистилище.
«Битлджус, Битлджус» (Beetlejuice Beetlejuice)
На загробном манеже все те же. Биоэкзорцист Битлджус (Майкл Китон) руководит штатной стайкой Бобов (скукоженные, непропорционально жалкого вида зомби) и, поглаживая взглядом подростковый портрет Лидии Дитц (Вайнона Райдер), разглагольствует о тяготах отношений на расстоянии. Его экс-невеста тем временем ведёт передачу про населённые призраками нехорошие квартиры, а вне работы попеременно триггерится с каждого встречного в полосатых штанах (если забывает выпить таблетки). После гибели неудачно встретившегося с акулой отца Лидия, её ударившаяся в перформативное искусство мать Делия (Кэтрин О’Хара), мятежная дочурка Астрид (Дженна Ортега) и ушлый менеджер-женишок Рори (Джастин Теру) отправляются в злополучный дом из первой части, чтобы почтить родительскую память.
Cherchez la femme, самое вдохновенное, что есть в новом «Битлджусе», — это явление Моники Беллуччи в роли очередного трупа невесты. То, с какой любовью Бёртон показывает её самосборку из расчленённо-расфасованного по ящикам положения (ногу сюда, туловище сюда, степлер в помощь), — знак самых чистых, восторженно-романтических побуждений. Во всех последующих сценах Беллуччи шагает по загробным коридорам в поисках Битлджуса, в два присеста выкачивая души из попавшихся под руку мужчин, и, как бы ни старались специалисты по пластическому гриму и эффектам, ничего более киногеничного на дюнообразном горизонте не предвидится — не сравнится даже второе пришествие песчаного червя.
Но если сиквел, как объявил Бёртон, пробудил его моджо и разогнал навеянную диснеевской травмой тоску, то в былую (лучшую) форму режиссёр пока не вернулся. Синхробуффонада. Мультвставки. Каламбуры. Прочие маленькие радости вроде эксплуатации несчастных Бобов и обратной эксплуатации самого Битлджуса, которым здесь помыкают и которого ни во что не ставят сразу по обе стороны запределья. Всё это даётся Бёртону с лёгкостью, несравнимой с громоздким вступлением. Полтинник Лидии не радость, а паничка. Дочь бунтует и влюбляется (понять бы, что хуже). Рори антрепризно гримасничает. Мать высокохудожественно рыдает (на камеру). Для комического потенциала поблизости снуёт Уиллем Дефо в роли окочурившегося ТВ-копа. Ну, когда уже прозвучат три заветных слова?
Там, где нет ряженых, эксцентрики и зелёной неловкости флиртующих подростков, включается нетфликсовская выработка. Фирменную эльфмановскую партитуру сменяет сериал «Уэнсдей». Обязательные подмигивания оригиналу и задорные музыкальные номера венчают сразу несколько концовок, каждая из которых выглядит заявкой на новый сезон. Недобитых антагонистов в сиквеле тоже хватит сразу на пару продолжений — увы, оставшиеся по наследству сценаристы многосерийной саги про младшую из Аддамс удручающе шоураннерски мыслят, словно сами наглухо прописались в замогильном лабиринте из комнат креативных продюсерских групп.
Но в ответственный момент Бёртон всё-таки разворачивает фирменный готический балаганчик, в нужной пропорции учитывающий в шоу-программе упоительный кринж, беспричинные упоминания Достоевского или Марио Бавы, монохромные чумные флешбэки и трогательную хрипотцу актрисы Райдер. Последнее, наверное, и отличает нового «Битлджуса» от легиона других сиквелов ретрохитов. В ней и усталость, и наивность, и чисто бёртоновская сказочная светлая грусть.
«Несмотря на» (Nonostante)
Оторвавшись от созерцания похоронной процессии, мужчина (Валерио Мастандреа) вальяжно лавирует меж этажами итальянской больницы, чтобы успеть поглядеть на гостей, пришедших потосковать рядом с его бренным телом. Дело в том, что средневозрастной повеса бесперспективно завяз в коме и уже не первый год вместе с другими собратьями по несчастью духом мается без дела в своём лимбе. Дни начинают идти быстрее, а сердечко ёкает, когда в отделении появляется Она (Долорес Фонци), кудрявая и строптивая жертва автокатастрофы с потаённым желанием познакомиться. Но сколько может длиться такая влюблённость, если велик риск, что в любую минуту вас снесёт на тот свет (и наоборот).
Иные кинематографисты крутили бы такой пластично-сентиментальный сюжет в пользу игривого драмеди о том, как полюбить, находясь между небом и землёй. Другие сделали бы медитативный экскурс по современной Италии, где герой, что бесплотный Жак Тати, фотобомбил прохожих, выбирал рандомных попутчиков и всячески растворялся в толпе. Мастандреа, актёр незаурядный, но себялюбивый, выбирает путь лирического мейнстрима. Он воспевает гармоничное очарование тишины, многозначительно тупя в стену и милуясь с партнёршей на языке взглядов, но всё равно разбавляет воздушный в своей условности слэпстик неким подобием мифологии местной нематериальной ссылки. Бегает с подругой по пляжу под группу T. Rex, но зачем смотреть на это свадебное видео (по эстетике), когда под T. Rex можно пробежаться в жизни? Старается быть циничным, по-врачебному отшучиваясь о смерти, но в ударный момент трагически её пугается. В этом главный страх духов корпуса интенсивной терапии конгениален эффекту от фильма, по пробуждении герои больше не помнят свой страдальческий чилл. Не вспомнить на титрах и деталей этого санаторного (по своей природе) ромкома.
«Тихая жизнь» (Quiet Life)
2018 год. Образцовая семья Голицыных готовится к показательному выступлению перед агентами миграционной службы. Шведский — хороший. Тарелки — вымыты. Уроки — выучены. Ни пылинки, ни соринки, ни признаков, что в казённой квартире вообще кто-то живёт. Но вместо того чтобы наконец быть признанными шведами и стать беженцами официально, Голицыны получают отказ. Для апелляции Сергею (Григорий Добрыгин), экс-директору российской школы, подкладывавшему ученикам запрещённую демократическую (sic) литературу — за что и подвергся гонениям, — нужно, чтобы его младшая дочурка Катя (Мирослава Пашутина) дала свидетельские показания о том, как кошмарили отца. Согласившаяся было девочка, растревожившись, впадает в редкую форму комы, потому приходится просить старшую сестру (Наоми Лэмп) пересказать флешбэк за неё.
Раскручивая реальный феномен «синдрома отстранённости», кусающего только измученных стрессом детей переселенцев, грек Авранас решается на смертельный номер, рифмуя национальную традицию новой «странной волны» с русской хтонью.
Вежливые шведские люди, что, скалясь, учат Голицыных улыбаться и заполнять дом позитивными вибрациями (ни волнений, ни проблем, ни прошлого), пока сами держат беженцев в махровых рукавицах добровольного гулага добра. Всё из лучших побуждений, но по чёткой авторитарной разнарядке. При этом семейные ценности (как лекарство от любой хвори) Авранасу дороже всё той же амбивалентной греческой недосказанности. Чистая, как слеза уснувшей Кати, режиссёрская задача сплотить потерявшую покой чету не предполагает варианта, что Сергей мог самолично всадить себе в живот нож, дабы разыграть историю с ВНЖ (правдоподобность коллизии со школьной «демократической» литературой стоит оставить на совести режиссёра).
В «Жизни» предостаточно эпизодов, которые могли бы по-новому заиграть у Цангари или того же Лантимоса. Как икеевский набор, минималистичная парадная жизнь угнетённой семьи. Забота о детях-манекенах. Сессия собеседований, напоминающих абсурдистские допросы. Показная демонстрация шрама, буквально намекающая, что маленького человека никто не видит. Но Авранасу феномен синдрома отстранённости интересен больше всего остального настолько, что русские артисты предоставлены сами себе. Хаматова, будто по инерции, призрачно существует, как обычно было у Германа-младшего, Добрыгин, как сам себе режиссёр, выдумывает образ, очевидно, из соображений своих былых постановочных лабораторных опытов. Никому не верьте, ничего не просите, по крайней мере, пока не продлят визу.
«Убейте жокея» (El Jockey)
Побудочно поводив стеком по гландам заслуженного жокея Ремо Манфредини, заспанного бедолагу тотчас отправляют на заезд. Где, всадив в себя лошадиную дозу кетонала вперемешку с виски, атлет совершает на старте кувырок через себя, оставляя скакуна в одиночку нестись по ипподрому. По счастью, первой к финишу приходит Абриль (Урсула Корберо), супруга Манфредини, чья беременность вскоре должна внести в их спортивную жизнь свои коррективы. Хорошие времена закончились, твердят Ремо близкие. Тогда же деспотичный гангстер Сирена (Даниэль Хименес Качо) наказывает жокею, уняв абстиненцию, оседлать купленную втридорога японскую лошадку по кличке Мисима и победить на крупном заезде. Иначе Ремо, как поломанную кобылу, пристрелят из карающей жалости.
Как корабль назовёшь… Носящий имя японского поэта-камикадзе скакун самозабвенно проследует вместе с наездником прямо по направлению к ограде. Когда Ремо очнётся, то, поднявшись с больничной койки, заторможенно засеменит по городу, напоминая облако (за счёт бинтового «тюрбана»), в прикарманенной у соседки по палате женской шубе. Вместо обещанного врачом неврологического повреждения Манфредини теряет идентичность (в том числе гендерную), сбросив в весе до ноля. Он не Ремо, он никто. Аскет с растерянным взглядом, подбирающий с асфальта всякий хлам и отсыпающийся у подножия эскалатора. Режиссёр Ортега зачем-то упорно смотрит на восток, косплея то Цай Минляна (у того был сериал про нерасторопного монаха в городской среде), то Ким Ки Дука (повторённый четырежды трюк с весами подсмотрен в «Пустом доме»), но делает это тайком, кутаясь для отвода глаз в позаимствованные у Альмодовара пёстрые одёжки (испанец продюсировал его предыдущий фильм).
В этой картине, как лошадей, объезжают не только половых партнёров, но и самих себя — иначе далеко не уедешь. Манфредини успевает несколько раз переродиться, но не сансарой единой: по Ортеге, жизнь — дикий, неуёмный танец (гарцевали бы в кадре все полтора часа), прелесть которого в том, что непонятно, где настоящая стрельба, а где кино, где люди, а где лошади. Фыркают все одинаково, как и сломя голову мчат к сетчатой ограде, чтобы обнулиться.
