Синефилы со стажем уже вовсю радуются очередному ререлизу — начиная с завтрашнего дня российский зритель сможет заценить на большом экране второй полный метр короля американского независимого кинематографа Джима Джармуша. В связи с этим выясняем, почему эта картина занимает столь важное место в фильмографии режиссёра и чем малобюджетное драмеди про путешествующих по Америке мигрантов заслужило признание публики.
Культуролог Наталья Самутина является автором диссертации на тему «Репрезентация европейского культурного сознания в кинематографе последней трети ХХ века». В этом исследовании она выявляла уникальные черты европейского кино, концентрируясь отнюдь не на одном только географическом аспекте. И её текст, в том числе затрагивающий феномен авторства и индивидуальные особенности многих национальных кинематографий, не мог обойтись без такого вот занимательного сопоставления:
Американское независимое кино неизбежно «тянется» к европейскому, порождая очень интересные гибриды. Так, Вуди Аллен старательно выстраивает своё творчество как апофеоз авторства, не уставая говорить, как он преклоняется перед Бергманом: «И надо всеми нами есть Ингмар Бергман, возможно, самый великий художник кино со времени изобретения кинокамеры». А Дэвид Линч и Джим Джармуш используют конструкции жанрового кино для создания своих высокоэлитарных медитативных пастишей, в которых сама элитарность порой гиперболизируется до степени пародии.
«Высокоэлитарные медитативные пастиши». Кажется, лучшего определения для творчества Джима Джармуша — бывалого сноба с поэтическим складом ума — не придумаешь. Его фильмы — гибридные произведения, в которых внешняя, житейская атрибутика «американского мира» соединяется с вычурными правилами фестивального киностроения (иными словами, с тем, что мы привыкли называть «европейским артхаусом»). Чем больше мы будем отдаляться от сегодняшнего дня, уходя в прошлое, когда Джармуш снимал кино на порядок дешевле и куда более минималистично, с тем менее элегантной формой столкнёмся.
И если мы представим работы Джармуша как письма ко зрителю, то фильм позднего Джима — это депеша с красивой сургучной печатью, а фильм раннего — простецкий конверт с неаккуратно наклеенной маркой и отпечатавшимся поверх неё коричневым кружочком от кофейной кружки.
Однако содержание картин Джармуша, а именно их основа, межкультурный диалог, — что тридцать лет назад, что сейчас занимает важное место в творческом методе режиссёра. Не подвергается деформациям и страсть постановщика к вещам — его миры предметоцентричны: запоминающиеся зажигалки, чашечки с эспрессо, алые пиджаки, блокнотики, спичечные коробки, столы в «шашечку», туристические чемоданы и ретро-автомобили всплывают в нашей памяти первее героев и слов, которые те произносили. В бессобытийной вселенной Джима Джармуша сюжеты с лёгкостью описываются одним-двумя предложениями, а вот локации и вещи, по ним разбросанные, кажутся пресонажами более полноценными, чем люди, что в них обитают.
Вот что мы можем сказать о втором полном метре Джима Джармуша, о меланхоличном не то роуд-муви, не то социальной драме «Более странно, чем в раю»? Синопсис картины прост: в нью-йоркскую квартиру эмигранта из Восточной Европы (конкретно из Венгрии) в гости приезжает его кузина, которая кантуется у него несколько дней, после чего их пути расходятся, потом вновь сходятся, а потом снова расходятся. Путешествие из «Большого Яблока» на юг не снабжено приключенческим контекстом, им не движет ни соблазнительный макгаффин, ни высокие цели. Мы наблюдаем лишь рядовые покатушки и рядовые посиделки самых обычных людей, в силу бюджетных ограничений молодого Джармуша изображённые в длинных планах с неподвижной камерой и разграниченные плавными затемнениями, прямо как в работах Алексея Балабанова.
Поиски личного Эдема, доля «чужака» на американской земле, проблемы беспечной маргинальной жизни с карточным шулерством и ставками на лошадиные бега — эти и многие другие темы в «Более странно, чем в раю» прослеживаются, но на них режиссёр намеренно не концентрируется.
Джима, как и всегда, больше интересует быт монохромного мирка, спаянного из неспешности японских семейных драм Ясудзиро Одзу и злободневности первых кустарных полудокументальных работ Джона Кассаветиса.
Кассетный плеер, откуда доносится рёв Скримин Джей Хокинса, замороженные полуфабрикаты TV Dinner, сигареты Chesterfield, пижонские фетровые шляпы и подтяжки, мотельная раскладушка, смятые купюры и пережившие не одно поколение жильцов окна с видом на замёрзшее озеро Эри — пока уши зрителя точат в большинстве своём импровизированные реплики и редкие музыкальные фразы, его глаза имеют достаточно времени, чтобы вдоволь набегаться по статичным сценам, которые рассказывают о происходившем в Нью-Йорке, Огайо и Флориде образца 1984-го гораздо больше, чем могли бы сами герои.
Многие фильмы Джима Джармуша кажутся созданными спонтанно. Это утверждение справедливо и в случае с «Более странно, чем в раю», который был снят на плёнку, что осталась неиспользованной после окончания работ над лентой Вима Вендерса «Положение вещей». И то изначально Джармуш сделал короткую киноновеллу: её тепло приняли критики, и впоследствии она стала первой из трёх глав будущего полнометражного фильма. Кроме того, участие в картине принимали друзья Джима, разумеется, в те годы и не помышлявшие о карьере профессиональных актёров: музыканты Джон Лури из Lounge Lizards и барабанщик группы Sonic Youth Ричард Эдсон, а также эмигрантка Эстер Балинт, в то время состоявшая в экспериментальной театральной труппе Squat Theatre. Ну а за камеру Джармуш позвал Тома ДиЧилло — в будущем известного оператора и режиссёра, который был сокурсником Джима в киношколе.
«Более странно, чем в раю», будучи картиной малобюджетной и во многих отношениях «серой», тем не менее нашёл отклик не только в кругах нью-йоркской богемы, куда был вхож сам Джармуш, но и среди видных представителей мирового киносообщества. Этот фильм был отмечен призом в Каннах и мгновенно стал образцом для подражания: если не поголовно, то как минимум с завидной регулярностью копировать манеру Джима и создавать пространные любительские ленты, восхваляющие заурядность и воспевающие быт далеко не самых защищённых слоёв американского общества, начали именно после выхода «Более странно, чем в раю».
После выхода фильма волшебного и влекущего. И плевать, что его магия заключается в обыденном, а привлекательность — в тривиальном.
