В российский прокат вышла лента «Минари» Ли Айзека Чуна — фильм о семье корейских иммигрантов, решивших попытать счастья в Арканзасе. 80-е, Америка, рейганомика расцветает, а вместе с ней и трава минари, которую сажает недалеко от дома бабушка-картёжница. Зинаида Пронченко рассказывает о детской оптике в картине Чуна, как «бессобытийность» и молчание становятся главными драматургическими приёмами в ленте, а также почему «Минари» — must see в России.
Практически любая рецензия на обласканный на фестивале «Сандэнс» «Минари» начинается с дефиниции экзотического названия — что такое минари и с чем его едят? Со всем, абсолютно в любом блюде этот ингредиент будет к месту, ибо минари — не только неприхотливая и ароматная трава, но и символ гуманизма. В истории про миграцию по политическим и экономическим причинам, мультикультурализм, толерантность и братство без минари — как без соли. Но ведь и остальные претенденты на «Оскар-2021» приготовлены по схожему рецепту. Какой современный режиссёр не любит гуманизм? За рубежом — ну разве что Ханеке с Иствудом, в России — каждый первый. Ибо в России земля плоская и стоит на трёх китах — несвободы, неравенства и бесправия. Поэтому в России «Минари» — must see, а в масштабах вселенной и в координатах вечности — симпатичное, но проходное кино, местами донельзя банальное, чаще, чем следует, спекулирующее на общечеловеческой философии Терренса Малика.
В кадре восьмидесятые, рейганомика в расцвете, у каждого прибывшего на благословенную капиталистическую землю как никогда высоки шансы преуспеть, из нищего ноунэйма выбиться в видные члены общества, для которого бизнес — это религия.
Зелены луга подле Литл-Рока, малой родины Билла Клинтона, зелены и доллары, что главе непутёвого корейского семейства Джейкобу снятся, но не плывут в руки.
Путь к домику на колёсах был долог, увы, первое же торнадо это убежище может сдуть, снести с места, уничтожив последние надежды на стабильное будущее, на американскую мечту, не торопящуюся стать былью.
«Тото, сдаётся мне, мы больше не в Корее, но и не в Калифорнии», — говорит Джейкобу Моника. Его сад — совсем не Эдем, а созревшие овощи никому в округе не нужны. Зато всем нужны деньги, даже в церкви: вход — десятка, выход — сто, спасибо предприимчивой бабушке, выписанной из-за тридевять земель приглядывать за внуком, уродившимся с пороком сердца.
«Минари» называют вариацией на тему «Отрочества» Линклейтера или Толстого, не суть, поэтика неспешного бега времени, словно специально замедляющего шаг, чтобы больному Дэвиду было сподручнее наблюдать за вихрями взрослой жизни, слишком довлеет. Детская оптика тут преподнесена, конечно, в имитации, пусть и умелой — слишком правильны все ракурсы, слишком упорядоченно развешаны воспоминания в этой галерее мемуаров.
Смех сквозь слезы, первая заноза, первый поцелуй — смерти, холодный и мокрый. Как постель, в которую мочится наш подглядывающий, как тело бабушки, которую ночью внезапно хватил удар и из бодрой старушки-картёжницы, товарища по играм и проказам, моментально превратившейся в руину, в пепелище, образ, преследующий наверняка уже взрослого успешного Дэвида и сегодня.
Главные драматургические приёмы «Минари» — тишина и нарочитая бессобытийность. Маленькие детки — маленькие проблемы, но и старшие тоже барахтаются в рутине. Унизительная подёнщина на работе, убожество быта, хроническая усталость друг от друга и, главное, от статус-кво. Жизнь застряла в одной точке, цыплят по осени считают, но в Арканзасе сезонов скорее два, чем четыре, и потому дольше детства длится день, бесконечно наводя тень на плетень — стремящийся за море ветер меняет небо над головой, а не душу.
Есть в «Минари» и рассуждения о женской доле, она преемственная, она безрадостная. Из поколения в поколение женщины терпят амбиции мужчин, не замечающих, что время патриархата почти истекло.
Вся эта экзистенциальная психосоматика гравирована, но не огранена, темы помечены, но не раскрыты, не сверкают в лучах вечернего солнца, не наполняют наши сердца щемящей грустью. Травмы предсказуемы, катарсис тоже, хеппи-энд ожидаемо подан как приглашение к новой одиссее, новому вороху травм и драм, который автор, наверное, будет уже поднимать в воздух не ногой, обутой в детский ботиночек, а колёсами личного комфортабельного автомобиля.
Общий тон повествования настолько безупречен, в хорошем вкусе, что даже не придуманные, а настоящие детали — как сцена с бумажными самолётиками, летящими в ссорящихся родителей со стороны детской, — кажутся ложными виньетками стиля.
«Минари» явно не хватает эффекта искажений, что время накладывает на пространство. Толща лет, промелькнувших или вымученных, должна покоробить, поцарапать, сделать мутными воспоминания, а предмет исследования — соответственно, зыбким.
«Минари» в рамках жанра не хватает и юмора, непременно разбавляющего в правильной пропорции лирику автора, замахнувшегося на возвращение утраченного — людей, идей, чувств, короче, той Атлантиды, что уходит под воду, как только жизнь оказывается в зените. В детстве мы часто делаем то, что не хочется, например, пьём микстуру по просьбе взрослых. Почему же, повзрослев, мы превращаем всё вокруг, даже самое драгоценное, в такую же микстуру — полезную, но невкусную. Разве неприхотливая и ароматная трава минари для этого пробивалась сквозь иссохшую землю и росла сама по себе, вдали от взрослых и их таких невыносимо скучных и очевидных мнений? Вряд ли.
