Алексей Васильев вновь берётся раскрыть сложное дело. Как так вышло, что до сих пор нет экранизации впечатляющего детектива!
Пока зима ещё кряхтит за окнами, обрекая всякую уличную активность на провал, предлагаю воспользоваться моментом, включить ночники и в уединении своих спален насладиться тем иррациональным сочетанием уюта и ужаса, которым может обеспечить только хороший старинный детектив. Пожалуй, даже для знатоков и ценителей наша наводка предполагает радость открытия: имя Барнаби Росс для многих будет в новинку, и в титрах фильмов оно замечено не было. Тем не менее опубликованная им в 1932–1933 годах тетралогия о расследованиях глухого шекспировского актёра Друри Лейна так и просится на экран: герметичная загадка убийства женится в четырёх книгах цикла с мальчишеской авантюрой, квестом, почти клиническая мелодрама — с легковесностью салонной комедии. Росс не перегружает читателя подробностями, всевозможными хронологиями перемещений жителей дома, где совершилось убийство, в час, когда оно, предположительно, произошло. Тем не менее каждая глава подбрасывает не только яркую улику, делающую картину преступления всё более алогичной, но и совершенно новый поворот в расследовании, заставляющий увидеть уже знакомые обстоятельства под совершенно иным углом. Ну и, конечно, детективы запоминаются эффектностью развязки: Росс, во всяком случае в первых двух романах цикла, «Трагедия Икс» и «Трагедия Игрек», оставляет читателя с разинутой варежкой от изящной простоты решения, которое всю дорогу болталось прямо под нашим носом, но в силу своей парадоксальности не приходило в голову.
Почти полная безвестность и невостребованность столь яркого автора тем удивительнее, что Барнаби Росс — это не какой-то забытый бриллиант золотого века детектива, а всего лишь псевдоним, за которым скрываются ваши добрые знакомые: неутомимые американские кузены Манфред Ли и Фредерик Даннэй, на протяжении четырёх десятилетий бесперебойно поставлявшие детективный материал для бесчисленных романов, журнальных публикаций, кинофильмов и телесериалов под именем Эллери Квин. Эллери Квином, собственно, звали их героя-детектива — по-светски непринуждённого молодого нью-йоркского интеллектуала. Его именем кузены назвали журнал-антологию детективных рассказов со всего мира, который издаётся по сей день; не будь его, вряд ли за пределами их родины узнали бы поклонники детективов, в том числе и российские, о том, что в наше время во Франции появился достойный преемник Джона Диксона Карра — Поль Альтер, и о многих дельных японцах. По книгам об Эллери Квине фильмы начали ставить ещё в начале 1930-х, а с 1950-х все его дела легли в основу сериалов о его похождениях.
Такое внимание кино к Квину и полное безразличие к Друри Лейну тоже неудивительно. Ведь в 1930-х детективный фильм шёл лишь чуть больше часа, и столько же времени идёт выпуск сериала. А как раз ранние романы о Квине изобиловали всеми этими расписаниями, сравнительными списками улик и прочей всячиной, только правильно сопоставив которую можно было указать на убийцу, и всё это надо было утрамбовать в час экранного времени. Как раз с романами о Лейне таких проблем нет, там всё довольно воздушно. Именно опыт работы под псевдонимом Барнаби Росса придал почерку кузенов большую лёгкость, которая позволила появиться их поздним шедеврам, давшим основу уже высокому кинематографу: в них Квин из Нью-Йорка переехал в тихий городок Райтсвилл, а романы о нём из бухгалтерских отчётов об убийствах превратились скорее в по-провинциальному неспешное наблюдение за нравами, сердцами и неизбежностью, с какой жизненные обстоятельства складываются в картину преступления.
Первым такой райтсвилловский роман, «Чудо десяти дней» (1948), в 1971 году перенёс на экран один из лидеров французской «новой волны» и мастер провинциального детектива Клод Шаброль, сняв «Чудовищную декаду» с Мишелем Пикколи, Энтони Перкинсом, Орсоном Уэллсом и Марлен Жобер в главных ролях. Другой, «Несчастливый город» (1942, издавался на русском также под заголовком «Яд в коктейле»), главный постановщик японских кинодетективов Ёситаро Номура в 1979 году превратил в лаконичную, самодостаточную, как хокку, кинопоэму о материальности мысли и неотвратимости судьбы «Три неотправленных письма», собрав под одной крышей суперзвёзд трёх поколений, в том числе самую знаменитую в СССР японку Комаки Курихару, снявшуюся в четырёх советских фильмах и сыгравшую в театре Раневскую под руководством Анатолия Эфроса, главного героя культовой «Легенды о динозавре» Цунехико Ватасе и Кейко Мацудзаку — редкую актрису, сам облик которой сполна исчерпывает и объясняет понятие «дива».
В «Трёх неотправленных письмах» — как и в романе, по которому они поставлены, — речь шла о трагических событиях, которые день в день происходят так, как были предсказаны в давно написанных, но так и оставшихся лежать между страницами книги открытках. Этот мотив Квин позаимствовал у Барнаби Росса, то есть у самого себя: в романе «Трагедия Игрек» тоже в ходе расследования возникнет манускрипт, в котором вереница причудливых покушений и убийств в доме нью-йоркских миллионеров будет предсказана с пугающей дотошностью. А убийства и покушения эти и впрямь причудливые до жути, как и жильцы огромного особняка. Познакомимся с ними поближе и подберём для них исполнителей.
Кастинг
«В мертвецкую вошла молчаливая группа, состоящая из женщины и троих мужчин. Не вызывало никакого удивления, что женщина шагает впереди, — при взгляде на неё становилось очевидным, что она рождена для того, чтобы держать поводья. Старуха выглядела твёрдой, как окаменевшее дерево. У неё были седые волосы, пиратский крючковатый нос и голубые глаза, холодные и немигающие, как у сарыча. Тяжёлый подбородок никогда не опускался в знак подчинения… Такой была миссис Эмили Хэттер, известная двум поколениям читателей газет как „сказочно богатая, эксцентричная психопатка с Вашингтон-сквер, обладающая железной волей“. Ей было шестьдесят три года, но выглядела она на десять лет старше. Её одежда вышла из моды, ещё когда Вудро Вильсон приносил президентскую присягу». Ким Бейсингер.
«Рядом стояли двое пожилых мужчин. Одним был семейный врач, доктор Мерриэм, высокий седовласый человек лет семидесяти, с худыми сутулыми плечами. Он не проявлял признаков отвращения, разглядывая мёртвое лицо, хотя ему явно было не по себе, — инспектор приписал эту реакцию длительному знакомству с покойным». Ричард Гир.
«Его компаньон, высокий, тощий и прямой как жердь, внешне казался наиболее странным членом группы. Это был капитан Триветт — ушедший на покой владелец грузового судна и старый друг Хэттеров. Из правой штанины синих брюк капитана торчал кончик деревянной ноги». Клинт Иствуд.
«Барбара была старшей из детей Хэттеров и наиболее человечной из них. Старая дева тридцати шести лет, высокая, худая и светловолосая, она была добродушной, что выгодно отличало её от брата и сестры. Барбара считалась одной из лучших современных поэтесс — в литературных кругах её именовали анархисткой с душой Прометея, интеллектуалкой с божественным даром пения. Автор многочисленных сборников загадочных, если не блистательных стихотворений, она, с её печальными и мудрыми зелёными глазами, слыла Дельфийским оракулом нью-йоркской интеллигенции. Барбара Хэттер во плоти выглядела куда приятнее, чем на публикуемых фотографиях. На снимках её точёные черты казались резкими, в то время как в жизни она была очень женственной, несмотря на худобу, однако фотографы предпочитали это игнорировать. Высокая и царственная, Барбара двигалась с почти ритмичной грацией. Казалось, она светится изнутри, и это пламя придаёт тепло каждому её жесту. Поэтесса явно обладала не только высоким интеллектом, но и тонкими чувствами». Блейк Лайвли.
«Младший брат Барбары, Конрад, высокий нервный блондин лет тридцати, не обладал артистическим даром, способным компенсировать его ненормальность. Лицо Конрада было хищным, как у матери, но в то же время безвольным, пресыщенным и носившим явные следы беспутной жизни. Его вышибли из трёх университетов за дикие и злобные выходки. Дважды он попадал под суд за нарушение обещания жениться, а однажды, сидя за рулём своего родстера, задавил пешехода и был спасён только благодаря щедрым взяткам адвокатам матери жертвы. Неоднократно Конрад, когда его дурная кровь смешивалась с алкоголем, вымещал плохое настроение на безобидных барменах, заработав в результате сломанный нос (тщательно перемоделированный пластическим хирургом), трещину в ключице и бессчётное количество синяков и шрамов». Алекс Петтифер.
«В период относительного просветления Конрад познакомился и вступил в брак. Разумеется, женитьба не повлияла на его тягу к безумствам. Вынужденная жить в доме Хэттеров, угнетаемая властной старухой, презираемая и игнорируемая супругом, Марта, кроткая молодая женщина одного возраста с Конрадом, вскоре осознала всю степень своей беды. Её пикантное личико приобрело постоянное выражение страха. Подобно своему свёкру, Йорку Хэттеру, она была потерянной душой в аду». Шейлин Вудли.
«Что касается двадцатипятилетней Джилл Хэттер, то, как говорила Барбара, „она вечная дебютантка, живущая только ради острых ощущений. Джилл самая порочная женщина, какую я когда-либо знала, — вдвойне порочная, так как не выполняет того, что обещают её алые губки и соблазнительные позы. Она Калипсо без блеска — абсолютно никчёмное создание“. Джилл постоянно экспериментировала с мужчинами и с тем, что она именовала „Жизнью с большой буквы“». Эль Фэннинг.
«Это описание может показаться полным безумием — с властной старой каргой во главе, измученным Йорком, доведённым до самоубийства, гениальной Барбарой, плейбоем Конрадом, насквозь порочной Джилл, запуганной Мартой и двоими несчастными детьми, — но оно не является таковым. Ибо в доме обитало ещё одно существо, настолько необычное, трагическое и жалкое, что причуды остальных рядом с ним выглядели нормой.
Это существо звали Луиза Кэмпион, потому что она хотя и была дочерью Эмили, но отцом её был не Йорк Хэттер, а первый муж Эмили, Том Кэмпион. Ей было сорок лет. Она была маленькой, пухлой и абсолютно невосприимчивой к творящемуся вокруг неё бедламу, обладала мягким и терпеливым характером и никогда ни на что не жаловалась. И тем не менее она пользовалась наибольшей известностью среди членов семейства — известностью, которая неустанно преследовала её. Ибо рожденная от брака Эмили и Тома Кэмпиона Луиза пришла в этот мир безнадёжно слепой, немой и с зачатками глухоты, которая, по прогнозам врачей, должна была неуклонно прогрессировать. Предсказания медиков исполнились с безжалостной точностью. На свой восемнадцатый день рождения Луиза Кэмпион оглохла полностью. Внешне Луиза представляла собой приятное зрелище —с глянцевыми каштановыми волосами и здоровым цветом лица, с миниатюрным вздёрнутым носом и приятным изгибом губ. Но наблюдавшие за ней обращали внимание не на это, а на рыбьи глаза, невыразительные, почти безжизненные черты. Её красивые белые пальцы пребывали в постоянном движении, голова беспокойно вертелась из стороны в сторону, усиливая сходство женщины с насекомым». Эми Адамс.
«Лица мужчин приобрели чопорное, официальное выражение. Едва ли можно представить менее схожих людей. Честер Бигелоу, семейный поверенный, был солидного роста, но рядом с Джоном Гормли, деловым партнёром Конрада Хэттера, он выглядел тщедушным. Бигелоу был брюнетом, с маленькими усиками и синеватым подбородком; Гормли — блондином, с кое-где видневшейся на спешно выбритом лице рыжеватой щетиной. Движения Бигелоу были быстрыми и решительными, а у Гормли — медленными и тщательными. В лице адвоката ощущались проницательность и даже хитрость, а лицо Гормли было серьёзным и печальным. К тому же высокий блондин был минимум на десять лет моложе своего соперника». Повторим дуэт из «Агентов А.Н.К.Л.» Гая Ричи — Генри Кавилл и Арми Хаммер.
«Инспектор Тамм из отдела убийств нью-йоркского управления полиции вполне достойно заменил священника на похоронах Йорка Хэттера. Это был крупный мужчина с массивной, но отнюдь не пустой головой, безобразным лицом, седеющими волосами, сломанным носом, приплюснутыми ушами и длинными руками и ногами. Он походил на боксёра-тяжеловеса — костяшки его пальцев покрылись мозолями от многочисленных ударов, нанесённых преступникам. От него исходило ощущение солидности и надёжности. Инспектор был опытным и честным полицейским, состарившимся на службе». Микки Рурк.
И, наконец, главная фигура — наш сыщик-любитель. «Лейн был высоким, поджарым и пружинистым. Если бы не седой затылок, ему можно было бы дать скорее сорок, чем шестьдесят лет, а его чеканные черты казались удивительно молодыми. Глубокие серо-зелёные глаза также отнюдь не были старческими. Из-под загнутого воротничка белой рубашки высовывалась крепкая бронзовая шея. Безмятежное неподвижное лицо, тем не менее способное к быстрым движениям, принадлежало мужчине в расцвете сил. Даже голос — звучный, музыкальный, но в случае надобности становящийся разящим, как рапира, — который нёс многочисленным зрителям едва ли не открытую чувственность, бросал вызов годам». Дэниел Дэй-Льюис.
Поставить же эту нью-йоркскую историю, в которой эксцентрика смешалась с трагедией, в том числе и в плане, собственно, детектива — одно из убийств совершается мандолиной, — мы позовём Вуди Аллена. Ему будет приятно просто воссоздать город, который он столько раз воспел, каким он был в годы его рождения. К тому же Аллен прекрасно распоряжается суперзвёздными ансамблями и не раз весьма убедительно приближался к тому, чтобы создать полноценный герметичный детектив, — например, в «Загадочном убийстве в Манхэттене» (1993), — но в последний момент отдёргивал руку, переводя всё в шутку. Что ж, дадим ему такую возможность — и пусть живой реликт из нью-йоркской артистической среды оживит на экране забытый реликт нью-йоркской школы детектива, пока на экране в прологе фильма ненастным февральским утром траулер вылавливает из моря распухший от двухмесячного пребывания в воде труп богача и патриарха Йорка Хэттера со съеденным рыбами лицом.
