Алексей Васильев рассказывает про настоящий подарок для современных кинематографистов, которые упорно игнорируют детективный бриллиант, место которому на большом экране. Изощрённые убийства и закрученный сюжет, а главный вопрос — не столько кто убил, но как.
Если вы поклонник невозможных убийств, всех этих запертых комнат, трупов на снегу в отсутствие отпечатков обуви вокруг, испарившихся на глазах толпы людей, и желательно — в обрамлении духового оркестра мистики, древних легенд и проклятий, если ваше детское сердечко замирает, останавливаясь в книжной лавке на переплётах с заголовками вроде «Комната безумца» или «Демон Дартмура» — то вам приятно будет узнать, что и в наши дни в этом поджанре орудует автор-бриллиант, почти совершенно закатившийся за комод внимания как киношников, так и российских издательств. Это француз Поль Альтер, сотрудник France Telecom, создавший уже 40 книг о людях, поражённых ножом из бойницы, расположенной на 40-метровой высоте гладкостенной башни, о тех, кто исчез за дверью вместе с комнатой, и таких, что были убиты в наглухо запертом изнутри помещении, откуда убийца именно что испарился, оставив лужу воды.
Действие его романов происходит, разумеется, в Англии в те далёкие времена, когда преступников выводили на чистую воду чудеса дедукции Шерлока Холмса, когда не было никаких анализов ДНК и возможности отслеживать местонахождение по GPS, а следовательно, читатель поставлен в равные условия с сыщиком, располагает теми же данными и может посоревноваться в выяснении двух главных вопросов о невозможном убийстве: «Кто?» и «Как?». Как правило, решив «Как?», автоматом выходишь и на «Кто?».
«Семь чудес преступления» (1997) — это подарок кинематографистам, которым те по сей день не поспешили воспользоваться.
Причём — именно современным кинематографистам, работающим с аудиторией, привыкшей к быстрому «перелистыванию» событий, к работе с многопоточной информацией. Так как в этом романе мы имеем дело сразу с семью непостижимым образом совершёнными убийствами, стягивающимися, однако, к одному преступнику и одному мотиву.
Но сперва всё кажется просто нагромождением зловещих фокусов. В ночь, когда шторм сделал невозможным подступы к маяку, на глазах у всей деревни его служитель вышел на смотровую площадку и воспламенился, как факел. Когда полиция смогла-таки взобраться на вышку маяка, оказалось, что дверь на площадку заперта снаружи, а смотритель был облит керосином. Следовательно, кто-то ещё там всё-таки с ним был — кто-то, кто смог объявиться и исчезнуть способом, недоступным человеку.
Во время охоты некий лорд в долю секунды, когда его спутники отвернулись, был поражён стрелой из арбалета, вонзившейся под таким углом, как если бы она была пущена прямиком с небес. При этом в окрестностях нет ни деревьев, ни построек, позволивших бы сделать выстрел хотя бы вполовину с такой высоты.
Дюжий вояка умирает от обезвоживания в оранжерее, причем перед его лицом стоит полный кувшин с водой. Экспертиза показывает отсутствие в его организме следов снотворного или наркотика — то есть все те три дня, что он умирал, он пребывал в ясном сознании. А почва вокруг такова, что позволяет точно установить: в течение трех дней к оранжерее никто не приближался, а следовательно, не мог принести кувшин уже после его смерти.
Сыщику-джентльмену Оуэну Бёрнсу ясно, что каждое из убийств призвано вызвать ассоциации с одним из семи чудес света. Позже он обнаруживает в преступлениях объединяющую их красную нить мотива, восходящего… к древнеегипетскому фараону-еретику Эхнатону. Круг подозреваемых удаётся сузить до горстки людей. Тем временем полиция получает письма, сообщающие, когда, где и как состоятся следующие убийства. Но даже когда полиция и Бёрнс приезжают в означенный час в означенное место, да ещё и прихватив с собой решительно всех подозреваемых, убийство происходит по расписанию, когда ни у кого не было возможности его совершить. Вот такие чудеса!
Кастинг
Когда я читал описание Оуэна Бёрнса, вслушивался в его кошачьи реплики, я постоянно вспоминал профессора Хиггинса, каким его изобразил Александр Ширвиндт в давнишнем шутливом телевизионном мюзикле по «Пигмалиону»: «По своему обыкновению, Оуэн Бёрнс выражался весьма высокопарно, что граничило почти с нелепостью, вовсе ему несвойственной. Казалось, он смакует каждый произнесённый слог, как будто пьёт божественный нектар. Загадочная фраза, очевидно, казалась ему особенно сладостной. Несомненно, неизвестный автор послания сильно позабавился бы, глядя, как Оуэн в малиновом шёлковом халате декламирует несколько слов. Высокого роста, плотного телосложения, мой друг выглядел весьма импозантно, рисуясь этим. Полные губы и тяжёлые веки придавали томное выражение его лицу, впрочем, довольно обычному. Но взгляд оставался живым и лукавым». Ну точно — Ширвиндт, с его снобистской иронией. У Бёрнса есть свой простодушный Ватсон — Ахилл Сток, и дуэт Ширвиндта и Державина напрашивается на эти роли сам собой.
Однако вышеозначенным джентльменам примерно по 35 лет. Когда Ширвиндт и Державин были в этом возрасте, Поль Альтер ещё под стол пешком ходил и никаких семи чудес преступления не затевалось даже в проекте. Поэтому вернёмся в наши дни, в Англию, и подумаем, кто бы это мог быть нынче…
Позже в книге возникнет некая девица — к ней мы ещё вернёмся, — которая скажет о Бёрнсе: «По сведениям мистера Брука, которые представляют собой часть скопированных текстов, у фараона, как и у вас, было удлинённое лицо, чувственные губы, высокий рост, не слишком атлетическая фигура и несколько женственные бедра». Эта прежде не упоминавшаяся деталь — удлинённое лицо — позволила переаранжировать упомянутые черты несколько иначе, и мы получаем Тео Джеймса, главного героя «Дивергента». А роль его Ватсона, Ахилла, неподражаемо мягко проведёт Кит Харингтон — ведь если избавиться от навязчиво возникающей на его лице растительности и брутального шлейфа «Игры престолов», мы получим уютного в своей заурядности англичанина и на поверку откроется та чувствительная сторона, которую так наблюдательно обнаружил в актёре Ксавье Долан в «Смерти и жизни Джона Ф. Донована».
Упомянутая выше девица — 25-летняя мисс Амели Белл, противопоставившая жеманству девиц своего времени более современную форму кокетства, эдакое ироничное панибратство с мужским полом, и имеющая скандальную привычку загорать совершенно голой: «Я пробормотал какую-то вежливую фразу, безуспешно пытаясь ограничить поле своего ви́дения лицом хозяйки дома, которая была, и это меньшее, что можно о ней сказать, восхитительна. Чуть позже, когда мои глаза несколько привыкли к ее наготе, я смог вынести окончательное суждение, оказавшееся крайне позитивным. В чисто художественном плане было вполне понятно, почему Майкл Денхем считал своим долгом обессмертить своей кистью и талантом её совершенные пропорции, тонкость талии, лёгкий загар цвета меди. Этот грациозный шедевр был довершён ангельским лицом со светло-карими глазами, обрамлённым каштановыми волосами, спадавшими на восхитительные плечи шелковистыми кудрями. Её улыбка была одновременно и нежной, и насмешливой, и волнующей. Открытый взгляд девушки привёл меня в смятение». Кая Скоделарио, родившаяся на кинонебосклоне из «Молокососов», как Афродита из пены морской.
За сердце мисс Белл соревнуются двое её ровесников, ещё вчера — друзья не разлей вода, ныне изобретающие всё более живодёрские способы уничтожить друг друга (классическая ситуация из корейских дорам). Кстати, отношение самой Амели к этой их напряжённой ситуации ещё больше утверждает в идее, что Скоделарио будет в её шкуре влита, как рука в перчатке: «Ей дела нет до бессонных ночей, которые проводили её обожатели, подумал я. До какой степени эта девица беспечна и бессовестна, ещё предстояло определить, но она действительно обладала этими качествами».
Первый — художник Майкл Денхем: «У нашего гостя, который выглядел лет на двадцать пять, был изящный овал лица и тонкие светлые, довольно длинные волосы, спадавшие на редингот оливкового цвета. Негустые бакенбарды обрамляли впалые щеки. Шёлковый платок цвета морской волны, замотанный вокруг шеи, удачно оттенял его глаза и добавлял манерам нашего гостя некоторую нарочитость. Та неловкость, с которой он закурил сигарету, выдавала его нервозность. Майкл, помрачнев, замолчал. Когда он вытаскивал сигарету, я обратил внимание на его руки, на длинные холёные пальцы, которые могли бы быть руками пианиста. Но пианиста, испытывающего страх, так как они слегка подрагивали». Портрет настолько узнаваем, что тут и думать нечего: Джейми Кэмпбелл Бауэр, который, будучи почти мальчишкой, пал жертвой кровожадного «Суини Тодда, демона-парикмахера», а теперь сам пугает нынешнее поколение детей в новом сезоне «Очень странных дел».
Его соперник, богатый наследник Пол Брук: «У молодого человека были чёрные как смоль волосы, безусловно, унаследованные от славянских предков матери, так же как и матовый цвет кожи, прекрасно гармонирующий с тёмно-голубыми глазами. Он был строен, невысокого роста и широк в плечах. Пол показался мне более красивым юношей, чем Майкл Денхем, который тоже был хорош собой. Его взгляд был одновременно нежным и скрытным, как у человека с замкнутым характером, требующим возможности проявиться». Джереми Ирвин с его есенинской внешностью.
Отец Пола Джон Брук «оказался седеющим шестидесятилетним мужчиной высокого роста, хорошо сложённым и внушающим уважение. На его лице будто отпечатались следы многочисленных странствий по миру, а в глазах под густыми бровями читался неустанно мятежный дух. Одет он был элегантно, может быть, с несколько причудливой фантазией в выборе цвета костюма, что-то между охрой и шафраном — цвет, который можно встретить только на живописных полотнах». Дэниел Дэй-Льюис.
Наконец, инспектор Скотленд-Ярда Джон Уэдекинд: «Разбойничьи усы придавали ему мрачный и суровый вид, а мокрая одежда была в полном беспорядке. Пламя очага подчёркивало резкие черты пятидесятилетнего человека, который со своей чёрной бородой и густыми бровями был похож на древнего германского воина, утомлённого после длинного и трудного паломничества в далёкие земли». Джерард Батлер соответствует возрастом и гонором, а в усах и бороде, глядишь, покажет нам что-то новенькое.
Наконец, режиссёр. Ну, раз современной публике пришлась по нраву та форма обращения с классическим детективом, которую предложил Райан Джонсон в фильме «Достать ножи», то и меня она устраивает. Моя единственная претензия к этой картине относилась как раз не к постановке, а к сценарию, развязка которого была слаба тем, что не являлась единственно возможной, как предполагают идеальные образцы детектива-ребуса. Поль Альтер сочинил детектив идеальный, так что Джонсон будет поставлен в условия, когда его умение адаптировать старый жанр к новым вкусам проявится во всём блеске.
