В российском прокате «Вестсайдская история» Стивена Спилберга — новая версия классического мюзикла 60-х, который закрепился в генетическом коде американской культуры. Антон Фомочкин за выверенными планами, правильными ракурсами, игрой теней и отрепетированными танцами не увидел искренней истории любви, которая когда-то покорила миллионы зрителей. И вот почему.
За манхэттенскими высотками спрятался Верхний Вест-Сайд — готовящийся под снос, измученный временем, обшарпанный и ветхий. Эти кварталы до сих пор не рухнули лишь потому, что обитаемы. Хрупкие гнёзда нежно любимы жильцами, их дом — Америка, какой бы неприветливой она ни казалась. Вест-Сайд начинается с красных уличных гидрантов, выдохшихся вывесок маленьких продуктовых лавчонок и приветливой общности внутри диаспор. Идиллию пятидесятых (цент доллар бережёт, жить приходится и в горе, и в радости, главное — вместе), нарушают систематические стычки местных банд.
«Джеты» — коренные задиры (американцы и потомки европейских иммигрантов). «Акулы» — пуэрториканцы, априори другие и чужие, ведь их экспрессивная речь теряет былую прыть, стоит только перейти с испанского языка на английский. Обычно их драки заканчиваются ушибами, ссадинами и проткнутыми ушами — полиция, уберегая от беды, приговаривает, что Вест-Сайд давно стоило бы сравнять с землей. Но раздор сеет не место, а людская нетерпимость. Здесь каждый живёт иллюзиями. «Джеты» уверены, что, когда они отвоюют своё место под солнцем (своего им мало), наступит прекрасное завтра и строительные краны просто не посмеют сюда сунуться. «Акулы» надеются, что нашли край, в котором вырастут их дети. Вялотекущий конфликт способны прервать лишь двое — Тони (Энсел Элгорт) и Мария (Рэйчел Зеглер). Поляк и пуэрториканка. Парень и девушка. Они встретились на танцах и поняли, что им друг без друга не прожить и дня. Близкие против, грядёт бойня — «Акулы» и «Джеты» сойдутся в драке, чтобы решить территориальный вопрос раз и навсегда. С кем ты, Тони? С верными друзьями, заменившими семью? Или с девушкой, что встретил накануне?
«Вестсайдская история» Роббинса и Уайза — обнаруженный на антресолях чёрно-белый фотоснимок без уголков, порванный и согнутый в нескольких местах. Внешняя уязвимость — его сила, за ним прошлое во всей своей торжественной монументальности. Версия Спилберга — отправленная на доработку находка, оцифрованная, раскрашенная, облагороженная и «причёсанная». В ней нет былой легенды, лишь её подобие. Полутона, нюансы, всё определено заводскими настройками, а не гением момента. Новая «Вестсайдская история» напоминает бродвейское шоу даже больше, чем павильонный фильм 1961 года. Картинный — стоит сцене смениться, артисты словно на несколько секунд замирают, выжидая команды оркестра. Старательный — танцоры аффектированно усердны, как при записи отчётного спектакля для телеэфира. В непрерывном контакте с залом — в тех местах, когда стоит задуматься или заплакать, неизменно предписана длинная пауза.
Спилберг любит не ретро-Нью-Йорк, а свой взгляд на него. Вест-Сайд в его фильме кажется искусственным городом (притом что большая часть сцен снята на натуре), возведённым руками постановочных цехов и силою мысли. Демиург-перфекционист Спилберг тоскует по славным временам авторского диктата Голливуда 70-х. Он работает с сюжетом о Тони и Марии так, словно и не существовало в природе размашистых «От всего сердца» или «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Новый «Вестсайд» — ревизия, в интервью режиссёр может сколь угодно долго рассказывать, что экранизировал бродвейский спектакль (и только). Но сколько ни отворачивайся и ни жмурься, фильм Роббинса и Уайза — часть генетического кода американского мюзикла, и от этого никуда не деться. Спилберг ввязывается в гонку, он желает спорить и поучать.
Монумент самому себе оказался гробницей. Каждая сцена «Истории» — автоматизированный балет, результат не только месяцев тренировок, но и технического превосходства над эпохой. Там, где недостаточно настоящего загримированного под старину Вест-Сайда, поможет CGI. Не нравится небо? Подкрасим. Неправильный фон? Уберём. А нужно ли было мучиться и ограждать для съёмок целые кварталы, если со стороны кажется, что фильм полностью был снят на хромакее?
Танцы даются Спилбергу без особого энтузиазма, завсегдатаи сцен лучших мюзик-холлов на вторых ролях всё равно своё дело знают. Режиссёр увлечён бликами, световыми переливами и бледными тенями. Все, от массовки до главных героев, ряжены в однотонные рубашки и платья, без деталей и укрупнений, сливаясь в общую массу, волнующуюся поодаль Тони и Марии. И свист здесь — художественный, и прогулки по близлежащим кварталам похожи на упражнения в стиле. Что, если «Акулы» и «Джеты» не проронят ни слова на протяжении нескольких первых минут? Больше похоже на пари — Спилберг своё слово, естественно, держит.
«История» Роббинса и Уайза была посвящена общему — две группы, готовые биться до последнего вздоха, на ниве трагедии становились чем-то большим. Рок равнял «своих» и «чужих», братьев и врагов в единую процессию. На выжженной земле городских трущоб со временем должен был вырасти колосс (что общества, что места) могучий и вечный, а чувство молодых — стать сакральной жертвой. Спилберг предпочитает частное, экранизировать «Ромео и Джульетту» буквально, добавив высокопарной прозы, где рифма «кровь — любовь» объясняет едва ли не всё происходящее. Спилберг намекает на сознательность своих героев, им противостоит не только гнев родных, но и время (у неё — потенциальная помолвка, у него — отметина прошлого, УДО). Но мало ненастья и гнева старших, вызов нужно бросить всему миру, даже если он невелик и размером с Вест-Сайд.
На экране находят место неприкрытая бедность, жестокость, упадок, но даже высохшую одежду с бельевой верёвки статисты сдвигают в строго заданном темпе. Сочинения драматурга Кушнера диссонируют с текстом мюзикла, герои вроде как стали взрослее умом и чуточку сложнее, но поступки, последствия и мысли остались те же. Роббинс и Уайз когда-то создали свою маленькую вселенную, картонную, но настоящую за счёт их веры в историю. Спилберг условности не признаёт, лепит Вест-Сайд по подобию и верит только в самого себя. Но сколько ни уповай на достоверность, CGI-закат настоящим не станет, а холодный свет прожектора не заменит солнечного луча.
