В российском прокате хит «Санденса» и Берлинского кинофестиваля, второй (или даже полуторный) фильм обладателя актёрского «Оскара» Кейси Аффлека «Свет моей жизни». Алексей Васильев по просьбе КИНОТВ рассказывает о картине подробнее.
Бородатый отец (Кейси Аффлек) бродит по мистическому влажному лесу с 11-летней дочкой и заставляет её произносить по буквам трудные слова вроде «нарциссический» и «энергоёмкий». Ночуя в палатке, он рассказывает ей как будто бы сказку о лисах — но только чтобы плавно перейти от этой уютной предыстории к легенде о Ноевом ковчеге, который спасёт этих лис в том числе от потопа. Оказавшись в городе, первым делом он ведёт её в заброшенную библиотеку — набрать чтива в следующий поход. А заодно заходит в пункт выдачи товаров продовольствия по талонам за хлебом и парой мешков сахара. Так выглядят магазины теперь, в мире будущего, где хозяек унесла «женская чума», неухоженные мужики бродят по разбитым грязным дорогам и ютятся в неприбранных пыльных домах. Немногих выживших женщин содержат в лагерях. Но отец натягивает на дочку пониже, до бровей, вязаную мальчишескую шапочку и называет на людях Элвисом. Он не хочет отдавать её в казенный дом. Не хочет расставаться. Хочет сохранить в ней, как в сосуде, традиционную культуру.
Точно так же культура фильмов, которые принесли Кейси Аффлеку славу звезды независимых и «Оскара», как в сосуде хранится и в его режиссёрской постановке. В «Свете моей жизни» псилоцибиновые шатания двух потерянных в лабиринте пустыни из «Джерри» Ван Сента смыкаются с трансцендентным кино «Манчестера у моря», с его миром замкнутых мужчин и упрямо уткнувшихся крышами в непроглядное от облаков и мороси небо домов, брошенных женщинами. Аффлек, теперь это видно, не просто органично вписался как актёр в мир тех бескомпромиссных фильмов — он слушал уроки их создателей, смотрел европейскую классику, которой они вдохновлялись: Тарковского, Бергмана, Белу Тарра. Он даёт времени в бесконечно длящихся кадрах течь, пока оно не умрёт само собой, вместе с косноязычно, с запинками рассказанными самопальными сказками и воспоминаниями — как у Тарра. Он с протестантской скупостью Бергмана обирает себя в выразительных средствах, чтобы обнажить, ободрать материю пока, кто знает, в ней не забрезжат признаки Бога — или его отсутствия. Что ж, трансцендентное кино снова ко двору — как завещал и мастерски доказал в своём недавнем «Дневнике пастыря» Пол Шрёдер.
Кадр из фильма «Свет моей жизни», реж. К. Аффлек, 2018 г.
От Тарковского он берёт постапокалиптическое видение мира, в котором, как в невесомости, витают обрывки старых книг, старых цитат, слоги старых, длинных и красивых слов. В сцене, когда отец и дочь забредают к заброшенному дому, звучит музыка, очень похожая на ту, которую Артемьев соорудил к «Сталкеру»: сквозь монотонное металлическое звучание, как если бить молотом по листу железа, звучат лады добаховских, старых мастеров, их утерянные инструменты, но так, словно радио поймало все музыкальные волны XVI века, да не в состоянии продержаться ни на одной дольше, чем на пару нот. Дом снят статичной камерой изнутри, так что в кадр попадают стеклянная дверь и окно гостиной, просачивающие на паркет мутный свет хмурого дня — как снимал Тарковский аналогичный постапокалиптический протестантский дом в «Жертвоприношении». Кажется, видел Аффлек даже «Коктебель» Хлебникова и Попогребского — шапочка на дочке точно оттуда, из той ленты о таких же брожениях в мокрых лесах и по чужим домам потерянных отца и сына.
Культура фильма действительно высока. То, что она насквозь ученическая, с чужого плеча, не отменяет острого удовольствия, как будто и впрямь гуляешь по лесу, с его опрокинутыми стволами и загадочным чувством вынутости из времени. Но что одновременно обидно и удивительно — фактура фильма, созданного Аффлеком, то и дело вступает в противоречие с той фактурой, которую Аффлек навязал себе — и человеку, и персонажу. Сказка отца о лисах сводится к тому, что на ковчег лиса-мужа не взяли: отбирали тех, кто даст здоровое потомство, и его красавица-жена уплыла с лисом по кличке Клык — у того были самые острые зубы, сильные мускулы и сверкающая шёрстка. Но зато наш лис был изобретатель, и когда ковчег дал течь, он попросил Бобра построить по своим чертежам новый и спас зверей. «С тех пор лисы славятся не мускулатурой и мехом, а умом и смекалистостью», — завершает свою сказку отец. Однако сам Аффлек, бывший в молодости аккуратным по лепке, изящным пареньком, очарование которого как раз и заключалось в том, что он являлся таким «мини-мужчиной», теперь раскачал себе такие руки и бог его знает каким способом увеличил свои прочие объёмы настолько, что с трудом проходит в дверь даже боком. И его проповедь о сохранении традиционной культуры, сказка его героя о превосходстве знания над силой приходят в противоречие с обликом мужчины, который так раздул своё тело, словно стеснялся собственного изящества и не полагался на свои разум и знания.
Кадр из фильма «Свет моей жизни», реж. К. Аффлек, 2018 г
Но главное — интонационно трансцендентное кино должно подаваться хладнокровно, рассудочно, без пафоса. Только молча можно не спугнуть Бога — как это и получилось в принёсшем Аффлеку «Оскара» «Манчестере у моря». Только вглядываясь в мир с терпеливостью научного искателя, можно Бога засечь — как удавалось Тарковскому и Брессону. Аффлек с его бородой правдоборца срывается ближе к концу фильма на медвежий рёв сантиментов записного реакционера. Это реакционная позиция отца, воспринимающего грядущую половозрелость дочери как угрозу их миру для двоих. Реакционная позиции белого мужчины, чувствующего себя подстреленным зверем на нынешнем витке матриархата. Реакционная позиция сама по себе полна правоты и правды — как это великолепно доказал нам Тарантино в своём свежем фильме. Но только реакционер должен говорить о ней обстоятельно и нежно. Своим медвежьим рёвом такого же, между прочим, как у Тарантино зубодробительного финала Аффлек оказал своему фильму медвежью же услугу.
К тому же герои Тарковского и Брессона, Дрейера и Бергмана, какие бы бесы ни терзали их, в какие бы квесты они ни отправлялись, где б ни пропадали, всегда представали гладко выбритыми. Таков закон фильмов, стремящихся сфотографировать Бога. Главный герой здесь — проводник для зрителя, и он должен быть корректен и опрятен, как снаряд, выпущенный с целью научного эксперимента. Искать высшие истины в компании качка с нечёсаной бородой — всё равно что ловить духа, уцепившись за грязную, липкую и потную ладошку медиума. И в высшей степени досадно, что, благополучно освоив урок трансцендентного кино как постановщик, опытный актёр Аффлек не вычислил в нём самого себя, свой собственный образ. Краткие сцены ретроспекций, где он без бороды, заставляют особенно остро пожалеть о кино, которое мы потеряли из-за его нежеланья побриться. Ведь Кейси — брат Бена, в тех ретроспекциях это чётко видно, а значит — обладатель того типа мужской красоты, которая для поисков Бога и требовалась: протестантской, скупой, без лишних украшений, где каждая черта ровно такой формы и занимает на лице ровно столько места, чтобы безукоризненно осуществлять свою функциональность — не меньше и не больше. Вот уж воистину поучительный случай, когда не то что хороший мужик, а и хороший фильм оказался испорчен потому, что поскупились на брадобрея.
