В Москву везут теневых героев фестивальной Европы. С 29 ноября по 14 декабря в кинотеатре «Звезда» покажут мало кем замеченные, но заметные фильмы смотров в Локарно, Роттердаме, Берлине. Почитать про все картины можно здесь, но одну из них особенно выделяет Зинаида Пронченко. «Не подумай, что я кричу» — авангардистский фильм-калейдоскоп Франка Бовэ, смонтированный из тысячи, кажется, кадров фильмов чужих.
Эльзасское заточение синефила и автора экспериментальных картин Франка Бовэ (не вполне добровольное — из столицы богему гонит безденежье) началось незадолго до теракта в «Батаклане», то есть в октябре 2015 года. Почему из всех забытых богом галльских местечек с недорогой недвижимостью Бовэ с возлюбленным выбрали именно глухую деревушку в предгорьях Вогезов — малопонятно. Эльзас — самый консервативный регион Франции, населённый протестантами, расистами, гомофобами и мизогинами. Эльзас — единственная область страны, где церковь не отделена от государства. Из года в год здесь голосуют за Национальный фронт, при этом отказываясь от национальной культуры и языка в пользу провинциального германофильства. Человеку трансгрессивных взглядов Эльзас справедливо покажется сущим адом. Здесь чистенькие фасады украшает вечная герань, а комендантский час уже с шести вечера, здесь под выходом в свет подразумевают посещение воскресной проповеди, а единственной допустимой слабостью считается чревоугодие, зато искусство — делом греховным. Как говорил отец Бовэ, не выезжавший из Фальсбурга дальше Страсбурга: «Кино, да там сплошные педерасты».
И вот его сын, «кинематографист и педераст» 46 лет, безработный депрессивный мужчина рыхлой наружности, способный только лежать на убогом диване в убогой гостиной и днями напролёт смотреть чужие фильмы, решает — чтобы окончательно не сойти с ума или, наоборот, поймать неминуемое безумие за хвост — вести видеодневник. Из суточной дозы — от трёх до пяти картин: скандинавского порно, советских производственных драм, спагетти-вестернов, серии Z — он примется монтировать свою историю. В тщетной надежде её таким образом переписать. Все эти картины, которыми он пичкает себя, как героиновый наркоман, кажутся ему не окном в огромный мир, а зеркалом из тех, что украшают комнаты для допросов в полицейском участке. Они не отвлекают, они ставят перед Бовэ один и тот же упрямый вопрос. Стоит ли жизнь таких мучений? Стоит ли оттягивать время? Почему не прекратить эту боль прямо сейчас?
Ленин в октябре и Чаплин в большом городе, Самурай на набережной Орфевр и Жанна Дильман — чуть севернее, на набережной Коммерс — молча кивают головой Бовэ, как бы подтверждая его самые страшные подозрения: не стоит пытаться, не стоит противиться смерти. Да и отец, явившийся испускать дух, словно король Лир, к самому жалкому из трёх сыновей, прежде чем отдать богу душу, шепнул на ухо: «Сдавайся, и будешь наконец свободен».
А тем временем за зимой наступило лето и принесло новые смерти. 14 июля кровь пролилась в Ницце, поглощённой футболом нации пришлось отвлечься на настоящую драму, ту, в которой целящийся, в отличие от Антуана Гризмана, никогда не промахивается, идёт напролом. Бовэ стало понятно, что продолжать свой монолог уже не безумие, а элементарная трусость. Что с пленэра пора возвращаться в города, что как бы ни были отвратительны живые, они всё же лучше мёртвых. Что пена дней для того и нужна, чтобы смыть с тебя боль, камуфлировать шрамы. Что жизнь после смерти есть — это искусство, а кино — лучший способ воскреснуть.
Так родился «Не подумай, что я кричу» — не фильм, а крик, но не думайте, что о помощи. Это «Крик» Мунка, тихий ужас перед внешним уродством и внутренним бессилием. Это также исповедь сына века, записки из мёртвого дома и путешествие на край ночи. Туда уходят за ответами, а находят только новые вопросы, оттуда обычно не возвращаются, ведь из всех вопросов единственный важный — о самоубийстве, но Бовэ повезло. Он вернулся сам и вернул нам позабытое чувство счастья — от свидания тет-а-тет с кинематографом.
