2 февраля 1972 года выходит статья Роджера Эберта про картину, которая возмутила, разозлила, расстроила и без того острого на язык критика. Эберт ругает фильм «Заводной апельсин», ругает главного героя, но больше всего «достаётся» режиссёру и его визуальным уловкам. Даша Видре аккуратно перевела рецензию, сохранив в тексте всю злобу, раздражение и разочарование, которыми пропитаны едкие замечания Роджера Эберта.
Я не очень понимаю, как объяснить моё отвращение к Алексу (который Кубрику очень нравится, что видно по его визуальному стилю, это мы обсудим чуть позже). Алекс из тех страшных и странных людей, с которыми каждый сталкивался пару раз в жизни, — обычно когда мы оба были детьми, и он был менее склонен скрывать свои хобби. Он, наверное, был из тех, кто отрывал крылья мухам и ел муравьёв просто потому, что это так противно. Он был тем мальчиком, который больше всех знает про секс, — особенно про то, как это грязно.
В «Заводном апельсине» Алекс уже подрос, и теперь он насильник-садист. Я понимаю, что, называя его насильником-садистом, как бы навешиваю на бедного Алекса ярлык. Но Кубрик маловато сообщает нам об Алексе, разве что то, что он очень любит Бетховена. Почему — не объясняется, но я думаю, что Алекс любит Бетховена потому же, почему Кубрик любит нагружать свой саундтрек всем известной классической музыкой: чтобы добавить милое, дешёвое, ни к чему не ведущее измерение.
Итак, Алекс — не тот забитый антигерой из рабочего класса, которых мы видели в «рассерженных» британских фильмах начала 60-х. Его внутренняя жизнь не объясняется, кто такие его товарищи — тоже. Собственно, объяснять особенно нечего: и Алекс, и его общество — это заумные поп-арт-абстракции. Кубрик не придумал мир будущего — он придумал модный декор. Если мы попадёмся на удочку Кубрика и скажем, что Алекс жесток, потому что «общество не даёт ему альтернативы», хнык-хнык, мы просто придумываем оправдания.
Алекс жесток, потому что ему нужно быть жестоким, чтобы фильм был развлекательным, как задумал Кубрик. Алекса сделало насильником-садистом не общество, не родители, не полицейское государство, не централизация и подкрадывающийся фашизм, а продюсер, режиссёр и сценарист фильма Стэнли Кубрик. Режиссёры иногда лицемерно говорят о собственных созданиях в третьем лице, словно Алекса создало общество. Но тогда их режиссура превращается в некое кинематографическое автоматическое письмо. Нет, я думаю, Кубрик скромничает: Алекс — полностью его творение.
Я говорю это, понимая, что «Заводной апельсин» достаточно точно следует первоисточнику, роману Энтони Бёрджесса. Но я не виню Бёрджесса. Кубрик использует визуальный ряд, чтобы изменить точку зрения книги и подтолкнуть нас к тому, чтобы, пусть с неохотой, относиться к Алексу как к приятелю.
Самая очевидная техника, которой здесь пользуется Кубрик, — широкоугольный объектив. Снимая объекты, которые находятся близко к камере, этот объектив размывает края изображения. Объекты в центре экрана выглядят обычно, а то, что по краям, растягивается вверх и вбок, становится странно вытянутым. Кубрик использует широкоугольный объектив почти всегда, когда показывает события с точки зрения Алекса, это помогает нам видеть мир так, как его видит Алекс, — как дурдом, в котором чокнутые люди хотят его достать.
Но когда Кубрик показывает нам Алекса, он либо помещает его в центр широкоугольного кадра (так что только у него оказывается нормальное человеческое измерение), либо использует обычный объектив, без искажений. Так что в течение всего фильма у нас возникает впечатление, что только один Алекс здесь нормальный.
Кубрик использует ещё пару приёмчиков, чтобы сделать Алекса героем, а не мерзавцем. Он часто снимает Алекса сверху, позволяя ему смотреть на нас снизу вверх, опустив голову. Это его любимый угол съёмки крупных планов и в «2001: Космической одиссее», и в обеих картинах он подчёркивает светом глаза. Это придаёт героям страшноватый, мессианский облик.
А в конце «Заводного апельсина» Кубрик всячески отсылает к знаменитым сценам в спальне (и ванной) в конце «2001». Отдающиеся эхом капли воды в сцене, где Алекс принимает ванну, ненавязчиво напоминают звуковые эффекты в спальне в «2001». Затем Алекс садится к столу с бокалом вина. Он снят с того же угла, который Кубрик использовал в «2001», чтобы показать нам Кира Дулли за обедом. А потом ещё есть кадры, снятые сзади, где мы видим, как Алекс поворачивается и глотает вино.
Я думаю, что это не просто визуальное цитирование. В последних кадрах «2001» Кубрик облегчает переход своего космического путешественника к Звёздному дитяти, на котором заканчивается фильм. Как вы помните, дитя обращает на нас свои огромные и до ужаса мудрые глаза, это наш спаситель. Алекс довольно похожим образом превращается в наивного ребёнка в конце «Заводного апельсина» и шаловливо улыбается своей фантазии об изнасиловании. Предполагается, что мы должны этому радоваться, потому что он излечился от программы антинасилия и антижестокости, которую навязало ему общество во время тюремного «реабилитационного» курса.
Что это Кубрик тут задумал? Неужели он правда хочет, чтобы мы ассоциировали себя с антисоциальной жизнью психопата Алекса? В мире, где общество преступно, хороший человек, конечно, должен жить вне закона. Но Кубрик говорит не это. Он, кажется, подразумевает что-то проще и страшнее: что в мире, где общество преступно, гражданин тоже может быть преступником.
Ладно, хватит философии. Мы можем долго спорить о «Заводном апельсине» — долго, утомительно и бессмысленно. Нью-йоркские критические круги нам это обеспечили. Они не успели на пароход «2001», так что, видимо, попытались догнать Кубрика тут. А, может, еженедельникам просто нужен был хороший большой материал про кино к Рождеству.
Не знаю. Но они расхвалили «Заводной апельсин» больше, чем он того заслуживает, и многие люди посмотрят его просто из любопытства. Жаль. Помимо того, что я упомянул выше, — того, что меня по-настоящему злит, — у «Заводного апельсина» есть ещё один грех, возможно, даже более непростительный, художественный. Там слишком много болтают, это скучно. Когда последняя треть фильма кажется его половиной, понимаешь, что с фильмом что-то не так.
