Гордей Петрик рассказывает о любимом русском фильме всех отечественных синефилов, добравшемся до широкого экрана спустя полтора года после премьеры и почти десять лет после окончания съёмок.
Инвестор компании по производству сухариков со вкусом муки Александр Иванович Иванов едет на заднем кресле дорогой иномарки. За окнами Москва, слякоть, антинаркотическая кампания с лицом Путина, выброшенные на помойку плюшевые игрушки. «В какой стране ещё такая погода?» Автомобиль подъезжает к прокуратуре. Докучливый следователь заставляет вспоминать, как сидели они со Спицыным в «Чехове», как ещё там были Снежана и Анжелика. Дальше буфетчица, подавшая под видом кофе бурду, какую пить невозможно, смотрит так, что из вежливости кладёшь в рассчётницу раз в пять больше нужного. Вечером Иванов ведёт супругу в консерваторию, где никому нет дела до музыки, а все хотят в буфет и поцеловаться. Звонок: сообщают об обысках в офисах, на компанию открыли какое-то уголовное дело. Через полторы минуты экранного времени Иванов уже в Украине. В Киеве его сходу встречает «Полёт на дельтаплане» Леонтьева. Там солнечно, светло и тепло. Из хорошего «кроме баб, только бабы».
Тут нужно сделать ремарку. «Иванова» снимали в 2010 году, ещё до второго Майдана и первого срока Сергея Собянина. Спустя девять лет, на которые пришлись неспешный монтаж и фестивальные мытарства (в итоге кино попало на «Дух огня», где получило главный приз национального конкурса), фильм, учитывая все события, должен бы обрасти приметами артефакта, но, напротив, наглядно показывает, сколь мало изменилось в дихотомии Москвы и Киева. Самый внимательный зритель вряд ли заметит какие-то перемены — и даже сцена у монумента независимости на Майдане кажется здесь послесловием ко всему, что произошло. Всё было так же. Москва дождливая, Киев солнечный. Одна монструозно индустриальная, другой провинциальный, зато витальный, жизнь пульсирует забытыми красками. В одной всё уже поделено шестерёнками чиновничьих механизмов. Другому это ещё предстоит.
Дмитрий Фалькович — сам топ-менеджер и IT-инвестор, вхожий в российский список Forbes конца нулевых, писал сценарий в свободное от работы время, долго, отчасти по личному опыту. Сам исполнил главную роль и отдал приятелям эпизодические. Для дебютанта автобиографичность — лучший костыль. Кино исполнено мастерски, из 75 минут хронометража не выкинешь и одной, так всё отточено. Фалькович писал и монтировал (на пару с важным монтажёром русского авторского кино Дашей Даниловой) долго, с паузами и перерывами. Это дало плоды. В «Иванове», его ритме и обращении с персонажами, ненавязчиво проглядывает влияние разных модных течений авторского кино конца нулевых — герметичность картин Валески Гризебах и идея реалистичного фильма о жизни героев в гражданском обществе без открытого политического высказывания (чтобы судили по мотивациям сами), характерная для Берлинской школы, абсурдистские заигрывания с бытом на грани фарса от режиссёров румынской новой волны и томный безысходный юмор Брюно Дюмона. В беспечной погоне за визуальным стилем последнего вызвали его оператора — Жоржа Лешептуа. В его объективе в привычные Фальковичу эпизоды постсоветского мира просачивается нездешняя киногения. Недопитый компот медленно уезжает на конвейере в мойку за лубочную стену, а уличная спортплощадка вдруг начинает выглядеть трансгрессивно.
Постсоветское в «Иванове» прёт отовсюду, из всех щелей. Возможно, всё дело в Киеве (в нём прошла основная часть съёмок), застывшем после распада в анабиозе и не разбуженном обеими революциями, а может быть, это привносят непрофессиональные неактёры, уплотняющие и без того филигранный сценарий собственными повадками. В них много сорокинских — но и каких-то очень человеческих черт. Режиссёр предпочитает не низводить никого до аморфных концепций. Водитель Иванова рассказывает ему обо всех событиях дня — ещё и в терминах а-ля «ништяк», «одни молодцы», «супер-классно». Его друг (экс-ресторатор и режиссёр Илья Демичев) под звон гимна России на телефоне возбуждённо кричит: «Убивает нас всё это, понимаешь, люди, погода. Проклятое место это, П-Р-О-К-Л-Я-Т-О-Е». Арт-дилер в галерее современного искусства, построенной для отмывания денег, среди прочих выделяет картину за то, что на ней акварелью проработан каждый кирпич, между делом пробуя подобрать шифр из заумных выражений к изящной клиентке (она отвечает ему «безусловно»). В историях, которые герои друг другу рассказывают, фигурирует «парень с нутром», переспавший с девушкой друга через час после того, как друга порезали. «С нутром», потому что, пока е**л, было стыдно. Остальные персонажи — от тучного следователя с бластером Nerf на столе (с Ивановым во второй раз они пересекутся в магазине игрушек) до бандита-предпринимателя Теребенько, решающего деловые вопросы, подбросив к небу монетку, — такие же.
Украина для постсоветских — лихое пространства, территория полного беззакония, идеальное прибежище для эскаписта, где вдобавок подзаработать можно. Новый Кавказ и новые Гавайи одновременно. В другом бы фильме герой, родители которого погибли в день назначения Андропова, вырос блюстителем прав и вестником нового общества, но Фалькович-Иванов, как настоящий романтик, купается в курортных сиюминутных утехах: он ходит в клубы, вкусно ест, сладко спит, снимает девушек программными стихотворениями Пушкина-Лермонтова. Главное, что сто одёжек, и все без застёжек, а ещё — что во дворе трава, а на траве дрова, а потеря — это объективная реальность, данная нам в ощущениях, — и лицо к лицу и руку медленно так на задницу.
Фалькович убрал практически все причины, оставив следствия. Этот час пятнадцать мы проживаем в герметичном мирке с героем, проецирующим холодное спокойствие к изменчивым обстоятельствам и эгоцентричный интерес к миру вокруг. А вокруг тут свобода — намерений, поведения, действий — и, что бывает ей свойственно, завораживающая амбивалентность вещей. Оцените только: титры шутят, что одного героя убили два почти чеховских персонажа — человек с нутром и с большой душой.
