Вторая режиссёрская работа сценаристки Любови Мульменко уже в кино. И она обязательно обманет ваши ожидания. Или же заставит воскликнуть: «Я так и знал!» Или…
Впрочем, давайте не будем ходить вокруг да около — пошли-ка лучше вокруг да около читать и считывать.
Он к женщинам не на «вы», не на «ты», а на «фрау». Он сказочник, но не в том смысле, что любит приврать. Просто у него повадки странные, рыцарские — вдохновлённые прочитанной им в пятом классе книжкой про похождения средневекового добродетельного плута Тиля Уленшпигеля.
Так вот, повадки у него, у героя «Фрау» то бишь, странные, а фантазия бездонная, как реки, в которые закидывают удочки его клиенты — посетители магазина формата «Охотник и рыболов». А разум его, словно у ребёнка, белоснежен, как доисторический зубной порошок из ванной в его по-старпёрски оформленной квартире, что досталась ему от умершей бабушки.
Звать его, кстати, Иван. Вано, Ванёк, Ванька, Ванес, Ваня — банальнейшее из русских имён, однако доставшееся герою не только не банальному, но одному из самых рельефных в отечественном кинематографе последних лет. Тому виной рука, точнее перо, опытной сценаристки и чуть менее опытной постановщицы Любови Мульменко («Фрау» для неё — только лишь второй проект в режиссёрском качестве, к слову, существующий ещё и в виде книги, где изложена расширенная версия изначального скрипта и представлены прочие бонусные материалы). И пусть кажется, что оборот «тому виной» здесь неуместен, в отличие от, скажем, «тому заслугой», преображение светлого ромкома во вроде как и хеппи-эндовый, но всё же оставляющий на душе груз антиромком вполне можно воспринять как антиподвиг драматурга. Ошибочно, но всё-таки можно.
Очень и очень просто узнать в действующих лицах себя, услышать до боли знакомое просторечье и узреть обыденные для подавляющего большинства зрителей эпизоды. Аж не по себе становится. Хотите сказать, был прав Ваня, с утра перед рабочей сменой в кроссворде ошибочно обозвавший «смертный грех, одиннадцать букв, пятая — “о”» не каким-нибудь там «чревоугодием», а «одиночеством». Что одиночество, равно как и похоть, и зависть, и гнев, и иже с ними — это нечто такое, чего мы все стараемся избегать, но через что поголовно проходим, ибо, по замыслу верховного главнокомандующего небесного царства, жизнь — прохождение испытаний. В том числе и испытаний страшными, непростительными грехами. Что одиночество для человека, для любого абсолютно человека, является не маленькой болячкой, а неизбежным айсбергом, об который все наши персональные «титаники» рано или поздно вдребезги разобьются. И не имеет значения, встретим мы этот момент в кругу близких или в соло — одиночество как будто бы не только непредотвратимо, но ещё и непобедимо.
Подобные мысли подкашивают, и в этом кроется сила сценария Мульменко. В том, что он очешуительно написан и совмещает великую трагедию с маленькой радостью столь же ловко, как рандомный отличник-аспирант может примирять в себе роли гордости кафедры при свете дня и короля вечеринок во тьме ночной.
Опасность же сценария Мульменко таится в другой плоскости — в том, что его реплики, родные слуху и абсолютно неотторгаемые, иного зрителя сподвигнут рассказанную во «Фрау» историю принять за чистую монету. Оттого режиссёра мы безмерно будем чествовать за остроту пера и мастерство постановки (снята картина без прикрас, однако цельно и прицельно). За катарсис, хоть и больно укалывающий, сразу после финальных титров протягивающий зрителю бинт, перекись и платок, чтобы рану обработать, перевязать и после вытереть слёзы.
Кстати говоря, мы назвали героя «Фрау» Ваню сказочником, но тут дело не в том, что зрителя будут часто звать погостить в грёзы — визуальная часть фильма приземлённая, а все воображалки происходят у персонажей в головах. Нам же остаётся лишь считывать траектории витаний в облаках через актёрские глаза и мимику — потому с исключительно положительной стороны отмечаем унесённого МВД «человека из Подольска» Вадика Королёва и известную по роли «поломавшейся» во всех смыслах поэтессы-вундеркинда Ники Турбиной Лизу Янковскую.
И именно с её героиней случается другая важная метаморфоза сюжета Любови Мульменко: в какой-то момент главным героем совершенно неожиданно становится не Иван, а девушка, за которой он нестандартно невинно-прибамбашленно ухаживает, на контрасте с ней подчёркивая свой статус «не от мира сего». Становится центром внимания, чудным образом при всём при этом не загораживая собой всё остальное, что было рассказано и показано во «Фрау», изображаемая Янковской балерина Кристина с ворохом проблем на всех фронтах — на личном, на семейном, на фронте обжигающих воспоминаний и непроработанных психологических травм. Благодаря этой героине, киношная сказка с определённой долей придури оборачивается вполне реальным лекарством — от синдрома сухаря-эгоиста. Ведь зритель осознаёт, что все внутренние завихрения каждого, вообще каждого человека невозможно подобрать, подогнать и структурировать, будто сводную табличку в «Экселе». Вне зависимости от того, говорим мы про кого-то очень необычного, как Ваня, или кого-то совсем, вроде бы, да на поверку не совсем обычного, как Кристина.
А самый кайф знаете, в чём заключается? В том, что Мульменко написала и сняла «Фрау» в одинаковой степени прямо и извилисто.
Так, что даже самые очевидные и напрашивающиеся сами собой трактовки могут вмиг пойти лесом — чуть ли не на ровном месте можно их смять и выкинуть в урну, настолько гибким вышло у Любови кино. И то, что высказано нами в этом материале, — тоже не исключение. Легитимными останутся лишь слова похвалы в адрес постановщицы и сценаристки в одном лице.
Нам иногда, бывает, и для признанных гениев жалко слова «гений». Зато многих слов, тёплых и лестных, не жалко для «Фрау» Любови Мульменко. Но не будем превращать одну рецензию в две рецензии. Лучше завершим этот текст нашей собственной версией того, какое слово больше подходит под уже упомянутую формулировку «смертный грех, одиннадцать букв, пятая — “о”». Правда, у нас букв будет на одну поменьше.
Смертный грех — не одиночество. Смертный грех — равнодушие. Обыкновенное и вездесущее — потому и пугающее.
