Накануне церемонии вручения «Оскара» широкого зрителя экстренно знакомили с самым неожиданным лидером премиальной гонки, «Фавориткой» Йоргоса Лантимоса: статьи и видеоэссе с названиями вроде «Yorgos Who?» сейчас заполняют рекомендательную среду IMDb и YouTube. До главных наград режиссёр, как известно, не добрался, на сцену за статуэткой поднялась (зато как) лишь Оливия Колман, но и количество номинаций (10) — это безусловный повод для сиквела материала КИНОТВ о «суровых уроках Лантимоса». Ольга Касьянова продолжает.
В отличие от «Убийства священного оленя», получившего противоречивые отклики, «Фаворитка» уже почти не вызывает у общественности раздражения: с самой премьеры на Венецианском фестивале за ней идут в основном одобрительные эпитеты, статуэтки крупных премий и очень неплохой по меркам авторского кино прокат (в России — больше 200 тысяч зрителей). Общим местом стало мнение, что, зайдя в тупик со своими брехтовскими приёмами и мифосказаниями, греческий режиссёр, пару фильмов назад получивший крупные бюджеты и интернациональных звёзд, наконец-то отказался от своего метода и пошел на компромисс: «Фаворитка» — это красивое костюмное кино с кубриковской визионерией, актуальным женским ансамблем, понятными ходами и уровнем мизантропии, сниженным до социально приемлемого (плюс это чужой сценарий 1998 года). И всё это, по идее, должно напрягать бывалых фанатов, которые осторожно замечают, что успех ассимилирует автора «греческих странных» в мейнстриме.
На мой взгляд, это мнимое впечатление. Хотя Лантимос действительно технически совершенствуется и в «Фаворитке» он далеко шагнул в плане образной притягательности, но шаг навстречу общепонятным приятностям не сделал его удобнее или уживчивее, скорее — скрытнее и двусмысленнее. Все его идиосинкразии и болезненные странности на месте, запакованные, не столь очевидные, но действующие подспудно. Да и историзм фильма весьма сомнителен — и эстетику, и события того времени режиссёр значительно подкорректировал под свой уровень условности (оцените одинаковые кружева из современных материалов, которые носят все героини, как будто другого ко двору не шьют). И самое главное — несмотря на то, что Лантимос, кажется, впервые позволяет себе говорить о любви что-то помимо злой иронии, никуда не делась его особенная суровость. Если приглядеться, видно, что он по-прежнему предпочитает не только задавать неудобные вопросы, но и предлагать парадоксальные ответы (с которыми мы вполне можем быть не согласны). Осторожно: много спойлеров и греческой хтони.
Власть — это тюрьма
На первый взгляд, «Фаворитка» — почти спортивное кино о борьбе за власть. Так же, как пэры с азартом смотрят на утиные гонки, мы следим за гонкой Сары и Эбигейл, которые пытаются пробить к воротам и удержать преимущество. Такая конструкция, украшенная половой инверсией, создаёт адреналиновую атмосферу соревновательного цинизма и чёрного юмора, которую мы сейчас часто видим в кабинетных процедурах (один из них тоже активно номинировался). Мы концентрируемся на желанности и неделимости власти (единственное число в названии фильма принципиально), но к финалу туннельное зрение рассеивается: победив соперницу, Эбигейл остаётся в той самой позиции, которой больше всего хотела избежать, — коленно-локтевой. Она заперта с Анной в клаустрофобичном пространстве (что подчеркивает широкоугольный объектив), и разница между ними сводится к разнице между тюремным авторитетом и его девкой: требуя сексуальной услуги, Анна придерживает голову Эбигейл самым универсальным жестом доминирования и унижения — так мы видим, что власть не имеет пола и делает и из мужчин, и из женщин примерно одно и то же. Главным злодеем оказывается власть как таковая, бессмысленная и безучастная воронка, засасывающая в себя людей. Она заточила королеву Анну и буквально перемолола её тело, она сделала из талантливой управленки Сары деспота и шантажистку, она превращает леди Эбигейл в шлюху и мелкотравчатую садистку. Итог их не является воздаянием за грехи и не вызывает ненависти, вообще ничего значительнее брезгливости (нетрудно и посочувствовать — что для Лантимоса новинка).
Как и в предыдущих фильмах, режиссёр предпочитает воздаянию последствия, без этических обертонов. Трагедия власти для него — ещё одно упражнение на территории древнегреческого фатума: живописуя войну придворных кроликов, уток, барсуков и голубей в духе «Батрахомиомахии», он снова изображает равнодушную мясорубку. Власть — закрытое поле со своими внутренними законами, не поддающимися человеческой корректировке. Символизирует это типичнейший мотив греческой трагедии — ослепление. Оно появляется в фильме трижды (дважды в пересказах снов и один раз в виде наглазной повязки).
Лучшее, что человек может сделать с властью, как с любым роком, — держаться подальше. Так и происходит с Сарой в финале: её выталкивает из радиоактивного пространства, и она понимает, что победа была бы самым страшным поражением. На титрах, сразу после трёхминутного кошмара с кроликами, играет песня Элтона Джона Skyline Pigeon — о вольном голубе, который попросил выпустить его на свободу из душной комнаты. Иронично, учитывая, что сама Сара любила пострелять голубей — пока не нашлась девушка, которая стреляет получше.
Достоинство — это роскошь
Надо понимать, что Сара совершает свой очистительный побег не потому, что она умнее или достойнее Эбигейл, а потому что у неё есть для этого материальная возможность. Она уходит не в хлев и небытие, а на тыловые позиции и находит отмщение за пределами фильма: как известно, реальную королеву Анну ждала скорая смерть, а леди Мальборо нашла себе союзников за границей и успешно (и не менее склочно) занималась политикой всю жизнь, умерла в глубокой старости, а посмертно превратилась в бестселлер культурного экспорта. Возвышенная нота освобождения в финале — лишь очередная промежуточная иллюзия. Сара, безусловно, освобождается от мучительных созависимых отношений, но не от демона власти.
Её достойный уход от борьбы — лишь следствие привилегированной возможности сменить одни правила игры на другие. Эбигейл не может выбирать и возвышаться над манёврами. Она «пережила жестокость, поэтому ей важна безопасность и покровительство». Избавиться от этого хватательного рефлекса при всём своем уме она не может (хотя явно чует неладное и таращится в пустоту): травма голода и рабства говорит ей, что пока несут ананасы, важно вцепиться в покровителя, каким бы он ни был. Лантимос не пытается быть моралистом: всю дорогу действия Эбигейл оправданны, артикулированы как выживание, и местами этот сурвивализм даже вызывает восхищение — потому что является борьбой женщины за свободу, а лучше триггера для эмпатии сейчас не придумаешь. Но свободы, как и достоинства, для Эбигейл, к сожалению, не существует: только в конце она понимает, что весь выбор её жизни был между уличной проституцией и проституцией indoors. Её мечта снова стать леди, то есть женщиной, которая не занимается грязью по принуждению, была и осталась привилегией таких, как Сара, — тех, кто с детства имел права, был сыт, а поэтому умел смотреть шире и хамить власти. И эта истина как бы из крепостных времён сегодня гораздо более актуальна, чем нам хочется думать.
Патриотизм — это тоже любовь
Если конкретизировать умение «смотреть шире», которым обладает Сара по сравнению с Эбигейл, то это возможность думать о своём благополучии не через благополучие момента и покровителя, а через благополучие страны и будущего. Государственные интересы Сара ставит выше личных отношений: мы знакомимся с ней, когда она говорит, что у любви должны быть пределы. Потом она постулирует, что у любви к стране предела нет, и рассказывает о жертвах, которые готова принести стране (в частности — мужа). А в финале ответствует, что есть жертвы, которые она не может принести Анне. Эта тетралогия принципов определяет Сару как рационального патриота, в том числе и потому, что разрушение страны влечет её личный крах — и риск свержения в несвободный мир Эбигейл. В то время как все другие герои используют разговоры о войне как шутливые иносказания отстаивания своих личных интересов, Сара относится к политике всерьёз и оказывается в ней наиболее прозорливой. Эбигейл тоже может дать интересный военный совет, но её цель — выслужиться, цели чиновников — продвинуть свою партию, цель Анны — в том, чтобы от неё отстали. Только Сара думает об интересах и рисках не своих, но государственности (хотя, разумеется, не людей). Не стоит усматривать в этом ничего альтруистического. Как патологически сильный человек, она просто влюбляется в слабость страны даже больше, чем в слабость Анны. Анну она спасает от дипломатических фиаско и тортов, а Англию — от нелюбимого «французского чеснока».
А любовь — это зависимость
Патология взаимной зависимости сильного и слабого — одна из главных тем «Фаворитки». Лантимос не верит в конвенциональные отношения и когда пытается найти хоть что-то, что не сводится к рывкам животного, идёт именно в область патологических чувств (в «Убийстве священного оленя» любовью оборачивалась, например, месть). Реальны чувства не только Сары, которая матерински (а скорее даже — отцовски) дополняет себя чужой слабостью, но и Анны: она уподобляет возлюбленную то еде, то костылю, но хранит к ней и безусловную нежность. Однако их связь требует огромных усилий и, как любая созависимость, заставляет раниться друг о друга: Сара в ревности прибегает к шантажу (так же, впрочем, как до этого Анна шантажировала её самоубийством), Анна ранится настолько, что готова пожертвовать репутацией, обеих сжигает раскаяние и гордость. В финале мы вместе с Анной, Эбигейл и всем двором ждём от Сары примирительного письма, но то, что она отправляет его напрямую, явно в руки Эбигейл, говорит чётко: она выбирает разрыв. Более того, пережив гнев, она пишет символическое письмо прощания. Начинает она с интимного прозвища королевы «Миссис Морли», а подписывается не прозвищем, а уже настоящим именем: «Твоя должница, Сара». Получается что-то вроде разрушения заклинания, а еще, вполне возможно, это прямая благодарность Эбигейл, освободившей её от любви — та, дочитав письмо, которого так боялась, пускает слезу. В конце концов, нет людей ближе, чем те, кто разделил общую зависимость.
Депрессия не лечится разговорами
Почему Эбигейл победила Сару, несмотря на все преимущества последней? Эбигейл принесла то, в чём Сара отказывала. Она — идеальный плизер, начавший свою экспансию с искреннего сочувствия и роли психотерапевта. Мы привыкли думать, что сочувствие и открытый разговор помогают человеку бороться с травмой и расцветать. «Фаворитка» показывает, что в случае настоящих терминальных травм — это худшее, что можно сделать. Анна потеряла 17 детей и в честь каждого завела по кролику: её травма буквально присутствует в комнате. И пока Сара игнорировала её, отказываясь даже подойти к клеткам, Анна плохо, но держалась. Стоило же Эбигейл открыть клетку и пустить ужасы потерь мило скакать по паркету — и женщина погрузилась в горе с головой. Сара укрепляла её полое тело скаковыми доспехами, Эбигейл позволила наполнять бездонную полость депрессии до тех пор, пока та в свою очередь не сожрала тело. Хотя Лантимоса принято считать мизантропом, сцены столкновения Анны с её внутренней болью, то, как она погружается в делирий при звуках музыки и бродит по дворцу, вопрошая «Где я?», пронзительно сочувственны. Однако именно сочувствие убило Анну. Фильм начинается и заканчивается звуками мягких кроличьих лапок — и это, наверное, новый кинематографический символ ужаса, безумия и приближающейся смерти.
