В российский прокат в новой 4K-реставрации выходит «Акира» — культовое аниме Кацухиро Отомо, навсегда изменившее мир. Жанр киберпанк, прорывная анимация, новаторская работа со звуком, сумасшедший экшен и обилие проблематик, но ещё — тщательно прописанная между строк рефлексия о Второй мировой войне и апелляция к поколенческой травме. Специально к премьере киновед Валерия Куприна размышляет, как «Акира» вписывается в общекультурный контекст японских фильмов, рефлексирующих на тему исторической трагедии и утверждающих единственно возможный — антимилитаристский — посыл.
Темы пораженческой войны, бомбардировок, трагедии Хиросимы и осуждения милитаристских настроений долгое время оставались табуированными в Японии. Напрямую об этом заговорили только к середине 50-х годов. Тогда же возник вопрос реваншистских настроений общества по отношению к США, осуждения полного игнорирования правительством прошлого ради выгодного сотрудничества с бывшим врагом, а также признания собственной — а точнее коллективной — вины за случившееся.
Кинематограф стал лакмусовой бумажкой происходящих социокультурных изменений — от пропагандистского прославления милитаризма к попыткам осмыслить произошедшее, зафиксировать исторический сдвиг и консолидироваться в общей поколенческой травме населения многомиллионной страны. При такой попытке зафиксировать индивидуальную и вместе с тем общечеловеческую трагедию на экране личная и историческая память неизбежно подверглись смешению. Это породило целый скоп на первый взгляд непримиримых противоречий: эссеизм и лиризм, точность наблюдения и полёт фантазии, сочетание конкретно-исторического с мифом, личный взгляд и апелляция к общекультурному. Отсюда — отсутствие всякий дидактики, по своему устройству чуждой рефлексирующему японскому кино: универсальные максимы в нём считываются между строк, в остальном режиссёры прибегают либо к инструментам остранения, либо к нарочитой жанровой эскалации.
Бинарная оппозиция «эффектная образность vs достоверность» в таком кино устраняется за ненадобностью: японским кинематографистам удаётся оставаться в рамках «убедительного» и «реального» вне зависимости от визуальных, нарративных и текстуальных конструкций. Так гиперреалистичная трилогия «Удел человеческий» Масаки Кобаяси соседствует с абсурдистским хоррором «Дом» Нобухико Обаяси, метатекстуальная «История H» — с slice of life в антураже войны «Доктор Акаги», а аниме «Босоногий Гэн», основанное на автобиографичной манге Кэйдзи Накадзавы, становится предшественником «Акиры», переносящим мир в далёкое — но уже прошедшее для нас — будущее.
Атомный взрыв, травма и память
В конце 80-х бывшая столица Японии была поглощена ядерным грибом. На её месте вырос Нео-Токио — мегаполис, отстроенный сразу после Третьей мировой. 31 год спустя страна ударными темпами готовится к Олимпиаде, но в городе неспокойно: современная метрополия погрязла в нищете и коррупции, по автомагистралям рассекают юные байкеры-босодзюку, религиозные фанатики ждут пришествия загадочного Акиры, на площадях разгуливают антиправительственные демонстранты, а военные проводят эксперименты на детях, развивая у них телекинетические способности.
С одним из таких детей сталкивается Тэцуо — закадычный друг главаря группировки босодзоку Канэды. После случившегося он обнаруживает в себе сверхъестественные способности — телекинез, телепатию и предвидение. Вечно ютящийся на вторых ролях Тэцуо решает доказать миру свою значимость, но, как известно, с большой силой приходит большая ответственность — случайно полученный дар постепенно сводит его с ума. Канэда спешит другу на помощь, ещё не подозревая, что скоро над Нео-Токио поднимется новый ядерный гриб.
6 августа 1945 года на Хиросиму была сброшена атомная бомба, мгновенно уничтожившая 40 тысяч человеческих жизней. Три дня спустя вторая бомба была сброшена на город Нагасаки, в результате чего в последующие годы погибли сотни тысяч людей. С тех пор о японской трагедии было снято множество фильмов (в том числе — максимально приближенных к документу, будь то «Дети Хиросимы» или «Хиросима», архивные кадры из которых в дальнейшем появятся в картине Алена Рене «Хиросима, любовь моя»), однако, несмотря на всю свою итеративность, образ ядерного гриба, поглощающего город, до сих пор вызывает ужас. Шок в контексте кинематографической фиксации реальных (или в той же степени вымышленных) событий не имеет временных пределов. Во время многократного повторения экранного образа перцепция работает иначе — зритель испытывает ужас не потому, что видит это впервые. Наоборот. Он испытывает ужас отчасти потому, что видел это уже много раз.
В «Акире» изображение ядерного гриба появляется дважды: сначала радиация поглощает старый Токио, затем — нео-мегаполис, построенный на его руинах. Условности медиума (анимация априори вызывает наименьшее чувство достоверности, несмотря на максимальную детализированность), на первый взгляд, должны редуцировать аффективность образа, однако происходит категориальный сдвиг — смысл и, следовательно, реакция зрителя зависят исключительно от толкования. Бомбардировки не нуждаются в подписях или подлинных архивных кадрах — понимания, что изображено на экране, хватает, и даже с излишком. Если, по мнению Генри Джеймса, «война исчерпала слова», то образ остался не тронут. Зрители из раза в раз наблюдают за энергией начавшегося падения — точно так же, как в XVI веке смотрели на тициановское «Наказание Марсия», где нож Аполлона вечно готов опуститься, — вечно смотрят на ядерный гриб, вечно готовы, что город будет разрушен.
«Акира» переносит действие на тридцать один год вперёд и апеллирует к Третьей мировой, но никогда не вдаётся в её детали — потому что в этом нет необходимости, когда на полигоне будущего на деле происходит рефлексия прошлого. Британский писатель Тим О’Брайен справедливо отметил образовавшуюся в художественном дискурсе максиму, являющуюся, пожалуй, одним из симптомов современности: «Правды недостаточно для истины, единственный способ передать её — вымысел».
На этом основании Нобухико Обаяси и построил свою картину «Дом», которую зачастую относят к жанрам ужасов и комедии. Действительно, «Дом» запросто можно смотреть вне контекста, принимая его за визуальный абсурдистский экзерсис. Тем не менее, если копнуть глубже, выяснится, что всё не так просто.
«Дом» рассказывает о школьнице, которая вместе со своими подругами отправляется навестить тётю-затворницу, живущую вместе со зловещим котом в доме на отшибе на другом конце Японии. В первую же ночь, когда героинь атакуют зеркала, матрасы, светильники и пианино, становится понятно, что в доме обитают ёкаи. Фильм действительно пестрит многочисленными гэгами, выполненными с помощью сюрреалистических коллажей и анимационных спецэффектов. Идеи для многих убийств Обаяси подсказала его маленькая дочь — она рассказывала отцу о своих кошмарах, и тот черпал в них вдохновение для сюжета. Однако в «Доме» встречаются и страхи самого режиссёра, ставшего свидетелем бомбардировки Хиросимы.
В одной из сцен-флешбэков в антураже старой плёнки, сделанной под сепию, показано прошлое тёти главной героини, начинающееся с интертитров: «Давным-давно Япония участвовала в большой войне…» Её жених был призван в армию, но так и не вернулся назад. Много лет спустя на свадьбе сестры женщина позирует перед камерой — срабатывает вспышка, которая всего на 2 секунды превращается в ядерный гриб, сжирающий всё на своем пути. Школьницы, наблюдающие за историей тёти как бы со стороны, не удерживаются от метакомментария: «Похоже на сахарную вату». И камера тут же фокусируется на белоснежном пушистом коте тёти по имени Снежок. Именно он станет своеобразным носителем трагедии Хиросимы, олицетворением «Малыша» — бомбы, сброшенной на город. Вспышкой из глаз он будет уничтожать всё вокруг: прошлое, отражённое в зеркале и зафиксированное на фотографии, и настоящее, разлагая персонажей на бесконечные фрагменты под радиоактивные вспышки красных и оранжевых цветов. Ядерный взрыв присутствует почти в каждом кадре «Дома»: в том, как кровь заливает белое кимоно, как повсюду летят перья, как кричат за окном и как на манер «Хиросима, любовь моя» соединяются две блестящие от радиоактивного пепла руки.
Боди-хоррор, японские архетипы и конец детства
Но если в «Доме» Обаяси рисует новое поколение беззаботным и не знающим войн, лишь имплицитно намекая на трагедию выживших, то «Акира» фокусируется на имманентно присущей японской культуре теме потерянного детства. Юные герои аниме Отомо, сама идея использования детей ради сохранения государства — всё это много раз повторенные, апробированные на самом разном материале архетипы японской массовой культуры. В ней ключевую роль играет конец детства, насильственный уход во взрослый мир, а не последовательная эволюция, как это принято на Западе. Персонажи «Акиры» полностью совпадают с главным архетипом японского мифологического героя, чья жертва или смерть гарантирует выживание и стабильность общества. Можно привести массу примеров: «Королевская битва», «Евангелион», «Прислушайтесь к голосам моря», «Синяя весна», «Атака титанов» и так далее.
«Акира» возводит этот архетип в абсолют — лица детей, над которыми правительство проводило насильственные эксперименты, покрыты морщинами и пигментными пятнами, как у стариков. Они олицетворяют собой выживших после бомбардировок 1940-х годов, прошедших через слишком большое количество социальных потрясений для своих малых лет, а потому постаревших раньше положенного срока. Тем временем Тэцуо, внезапно став обладателем таинственной силы, подвергается психологическим и физическим трансформациям, пришедшим в «Акиру» не только из боди-хорроров Дэвида Кроненберга, но и из японских реалий.
Хибакуся — так называли жертв атомных бомбардировок. По мере того, как сила Тэцуо растёт, на его теле появляются чудовищные мутации — преувеличенная версия толстых, неизлечимых келоидов, которые образовывались у многих выживших после ядерных взрывов. Таблетки, которые он глотает в тщетной попытке контролировать стремительно развивающуюся внутри него силу, напоминают бесполезные витамины, которые давали выбравшимся из Хиросимы и Нагасаки. Страх и подозрительность по отношению к хибакуся привели к тому, что люди, страдающие от этих мутаций, стали изгоями. Эта связь между изоляцией и мутацией находит отражение в погружении Тэцуо в безумие: его физические уродства усугубляются по мере того, как разрушаются его отношения с Канэдой и Кеем, а неконтролируемая сила берёт верх.
В визуальном плане «Акира» наследует своей демонстрацией ужасов и телесных модификаций «Босоногому Гэну» — аниме, основанному на одноимённой манге Кэйдзи Накадзавы, автора сборника «Под чёрным дождём», который стал первым произведением, открыто говорящим о трагедии Хиросимы. «Босоногий Гэн» — это триптих о взрослении: до, во время и сразу после бомбардировки. Радостная атмосфера относительного мира сменяется суровой реальностью — мгновенным воздействием ядерного взрыва на людей. В эпилептических вспышках взрыва мелькают обгоревшие конечности, вылетевшие глазные яблоки, маленькая девочка погибает под весом бетонной плиты, мать обнимает ребёнка в последний раз, с очевидцев стекает плоть, как расплавленный пластик, а в ранах выживших, ищущих успокоения в реке, заводятся черви.
Предельная натуралистичность, возведённая в абсолют, становится возможна только в рамках анимации. Которая оказывается более верным способом зафиксировать уже произошедшее, нежели реинэктмент, поставленный перед камерой: реальность в ней более атомарна, податлива и достоверна. Анимации чужды изыски метода, причудливые движения камеры и монументальные кадры, придающие катастрофе художественные черты и, следовательно, отдаляющие от этических актов и того, что делает людей людьми.
Глобализация, американизация и сугубо антимилитаристский посыл
Красной (акировой) нитью в аниме Кацухиро Отомо тянется линия американизации и глобализации. Она находит своё воплощении не только в нарративной стратегии — Нео-Токио кипит антиправительственными демонстрациями, решения высших должностных лиц о сотрудничестве с бывшим врагом приводят к росту реваншистских настроений, — но и в визуальном коде всего аниме. Улицы мегаполиса кишат неоновыми вывесками американских брендов: Coca-Cola и Canon, McDonalds и Citizen, BMW и American AirForce. «Акира» повсюду оставляет следы присутствия западного влияния, даже архетип босодзоку — исключительно японской субкультуры байкеров — апробирует американский сленг и стиль.
Но если «Акира», ввиду намеренной концентрации на других сюжетных мотивах, лишь только обозначает приметы новой Японии, то фильм Сюдзи Тераямы «Бросай читать, собираемся на улицах» выкручивает их на максимум. Горящий американский флаг, за которым занимаются сексом; сигареты фирмы Peace, до этого замеченные на выжженных полях Хиросимы; бабушка, которую против воли хотят увезти в дом престарелых американского образца; фотографии Чарли Чаплина и картинки с Микки Маусом, развешенные на дверях в доме; постоянно повторяющееся: «Вот голливудские фильмы, которые вам так нравятся, американцы, которыми вы восхищаетесь, жизнь, о которой вы мечтаете».
Япония переняла у американцев массовую культуру и модель жизни, но потеряла собственную идентичность и стала буквально «ящерицей, запертой в бутылке из-под кока-колы». Забавно, что именно такая бутылка пару раз мелькнёт в фильмах Ясудзиро Одзу — одного из немногих японских режиссёров, который, побывав на войне, ни разу не заговорил о ней в собственных картинах. Однако именно он чётко обозначил смену парадигмы: появляющимся в кадре транспортным знаком на английском языке, курящей девушкой, мальчиком, красящим бейсбольную рукавицу, — всё это отдельно рассыпанные знаки американизации в типично японских сюжетах, под воздействием которых рассыпался прежний мир.
Другое дело, что «Акира», в отличие от понятно-плакатного пропагандистского кино, не выносит США вердикт. В некотором смысле он приходится родственником «Лабиринтам кинематографа» Нобухико Обаяси, занявшимся ревизией японского кино ради «светлого будущего». Как Обаяси прокручивает на экране вот-вот закрывшегося кинотеатра милитаристское кино, меняя сцены и их последовательность, точно так же Отомо раз за разом воспроизводит атомный взрыв — это своего рода вещественное memento mori, секулярная икона, углубляющая чувство реальности и позволяющая двигаться вперёд.
Неслучайно новый ядерный гриб вырастает на месте предыдущего — как раз там, где в Нео-Токио строится стадион для Олимпийских игр, под которым захоронен результат жестокого эксперимента над детьми — Акира. Который, по словам персонажей, представляет собой сам атом и присутствует во всех вещах. Только, пусть каждый и содержит его в себе, не каждый делает атомные бомбы.
Новый взрыв несёт в себе очищение и прокламирует, что нельзя построить будущее на чудовищной трагедии, а постаревшие дети обещают, что «когда-нибудь мы сможем это сделать, потому что всё это уже началось». Так апокалипсис «Акиры» отгоняет новую войну.
