Фильм «Меланхолия» Ларса фон Триера был показан в основной конкурсной программе Каннского кинофестиваля и моментально обратил на себя внимание критиков и аудитории. Несмотря на обезоруживающую трагичность и порой мучительную медлительность, «Меланхолия» — красивый фильм, насыщенный глубокими цветами и сказочной атмосферой. Он изобилует визуальными метафорами, а самая основная из них красуется на постере фильма. Екатерина Кузнецова — о художественном языке драмы Ларса фон Триера.
На первый взгляд «Меланхолия» рассказывает о конце света — мы понимаем это с первых кадров фильма, поэтому исход сразу понятен и можно не гадать, спасутся ли герои в конце. Потом мы переключаемся на историю со свадьбой Джастин, которая на временной шкале картины расположена незадолго до точки невозврата, известия о катастрофе. Триер мастерски запутывает зрителя ещё больше, когда становится понятно, что для Джастин свадьба отнюдь не самый счастливый день в жизни, и вообще героиня словно не понимает, что она здесь делает и кто эти люди.
Идея фильма пришла к Триеру во время сеанса у психотерапевта, а сам режиссёр находился в тот момент в глубокой депрессии. Его интерес к своим собственным переживаниям и любовь к красивым метафорам сформировали сюжет «Меланхолии». Прерафаэлиты явно вдохновляли режиссёра, это влияние отчётливо читается в насыщенных и красивых съёмках: как в каждой картине они подробно вырисовывали с натуры отдельный лепесток цветка — так и фильм можно ставить в любом месте на паузу и часами разглядывать мир, очерченный границами кадра.
Визитная карточка «Меланхолии» — кадр, где изображена невеста с букетом ландышей в реке, отрешённо смотрящая вдаль. Это прямая отсылка к одной из самых известных картин прерафаэлитов — «Офелии» Джона Эверетта Милле, вдохновлённая трагической судьбой возлюбленной принца Гамлета, которая покончила с собой, утопившись в реке. Главная героиня фильма Джастин чем-то похожа на изображённую Офелию: после долгих страданий ей в конце концов становится всё равно, потому что её планета в любом случае скоро исчезнет.
Братство прерафаэлитов возникло во второй половине XIX века, его основали молодые художники и поэты, которые выступали против условностей в искусстве и против академических традиций. Их интересовало возвращение к эпохе раннего Возрождения, то есть к художникам «до Рафаэля». Отличительным стилем прерафаэлитов стала обязательная и скрупулёзная проработка мельчайших деталей. У художника нередко завязывались особые отношения с натурщиками, которые становились полноправными участниками процесса.
Ларс фон Триер, в свою очередь, пришёл к похожей модели бунта против устоявшихся традиций в искусстве, когда с друзьями создал манифест «Догма-95». В нём были прописаны правила, по которым следует снимать «настоящее кино»; молодому Триеру в 1995 году казалось, что киноиндустрия исчерпала себя и следует срочно принять меры. По этим правилам, нужно было снимать только на натуре — без реквизита и декораций, камера — только ручная и никакой музыки, кроме той, что уже звучит в кадре. Молодой режиссёр жаждал «выжать правду из персонажей и обстоятельств».
Впоследствии Ларс фон Триер оставит этот максимализм, но с успехом перенесёт некоторые приёмы в свои дальнейшие работы, которые принесли ему мировое признание. Он также знаменит своей специфической работой с творческой группой: умением измотать актёров, чтобы их бессилие и отчаяние выглядели убедительно в кадре, он уступает разве что Стэнли Кубрику — и «Меланхолия» не исключение.
Джон Эверетт Милле и другие художники из братства прерафаэлитов тоже стремились к максимальной достоверности при создании своих картин. Например, рисуя «Офелию», Милле заставил натурщицу Элизабет Сиддал позировать ему в ванне по несколько часов. Дело происходило зимой, и хотя художник подогревал воду при помощи ламп, Элизабет потом сильно простудилась, а её отец потребовал у творца оплатить дорогостоящее лечение.
Ларсу фон Триеру удалось через «Меланхолию» передать зрителю состояние депрессии — одной из самых сложных и избегаемых обществом тем. Именно такие вопросы — рефрены всегда привлекали эксцентричного датчанина: неудобные, сложные и часто очень мучительные. Триер всегда окунается в них с головой, а плохо в результате от этого становится окружающим и зрителям. Но, заручившись фантастическими метафорами, которые он почерпнул у Герберта Уэллса, и аристократичной изящностью прерафаэлитов, он смог создать очень медленное и сложное кино, от которого просто невозможно оторваться.
