В этот раз Алексей Васильев обратился к жизнеописаниям святых и рассказывает, какой бы могла получиться экранизация романа «Елена» Ивлина Во, если бы в ней оказались Ален Делон, Джейн Биркин, Чарли Хитон и Эмма Маки.
«Однажды, давным-давно, когда люди ещё не придумали названий для цветов, которые ветер трепал у подножья мокрых от дождя стен замка, в комнате на верхнем этаже, у окна сидела принцесса, и раб читал ей вслух историю, что уже тогда была старой». Так, в стилистике детской сказки, англичанин Ивлин Во, автор, прославившийся добродушно-печальными сатирами на золотую молодёжь 1920-х «Мерзкая плоть» (1930) и «Возвращение в Брайдсхед» (1945), начал роман, которого от него меньше всего ожидали: жизнеописание святой Елены. Времена, когда жила Елена, — а действие своей книги Во чётко ограничил 273–328 годами нашей эры — одни из наименее распознанных историками и археологами, наименее документированных летописцами и увековеченных градостроителями: слишком много всего прокатилось с тех пор по Европе и Ближнему Востоку, так что следы жизнедеятельности людей той поры воистину оказались унесёнными ветром. Не избежала этой участи и биография Елены Флавии, хоть и была она дамой, как выразились бы теперь, из самого высшего тогдашнего общества, а её сын — тем самым римским императором, что основал Константинополь, нынешний Стамбул.
И всё же теряются в тумане факты её рождения, путаются даты поздних лет, тех самых, когда уже пожилой женщиной она пришла в Иерусалим, чтобы раскопать крест, на котором был распят Иисус. Задача эта по меркам даже 320-х годов требовала прозорливости великого детектива — ведь первохристиане, подвергавшиеся гонениям, хранили тайну местоположения всех артефактов, связанных со смертью Христа, как зеницу ока, но к моменту квеста Елены и эта тайна рассыпалась на мелкие песчинки, пока гибли и умирали её хранители, а память их наследников всё больше коверкала исходные данные. В свете этого не кажется таким уж удивительным то обстоятельство, что на русский язык перевёл этот роман Алексей Иорданский, с чьим именем связано первое пришествие на советские книжные полки — было это в 1960-х годах — шедевров ведущих западных фантастов: Айзека Азимова, Роберта Шекли, Клиффорда Саймака. Ведь всё, что связано с артефактами жизни и смерти Христа, особенно волнует именно авторов динамичного чтива того сорта, что строится на жонглировании гипотезами, выращивает свои фантастические допущения на базе авторитетных данных, — возьмите хотя бы успех Дэна Брауна.
В романе же Во осуществлена стилистически безукоризненная попытка не придумать ещё одну историю про «поиски ковчега», не создать гипотезу, а отобрать из уже прозвучавших, научно обоснованных и всё равно подчас противоречащих друг другу свидетельств и версий о жизни святой Елены и тайне местонахождения Креста именно те, что, будучи собраны вместе, придутся друг другу впору, окажутся подогнанными в такое повествование, где все психологические, социальные, политические мотивировки станут оправданы и спаяны в неделимое целое. И сразу встык за сказочным первым предложением Во — в виртуозном переводе Иорданского — бесстрашно продолжает: «Говоря совсем прозаически, в ненастный день майских нон 273 года от Рождества Христова рыжеволосая Елена, младшая дочь короля Коля, сидела в Колчестере у окна и глядела на дождь, а раб-учитель читал ей гомеровскую “Илиаду” в латинском пересказе».
Так и ведёт свое повествование Во, упруго, ни разу не сбиваясь: давая общий план как бы сквозь пелену времени, обретший очертания не мифа даже, а именно что сказки, переходя к среднему, где мы узнаём те же книги, те же города и реки, что известны нам сейчас, а на крупном — отдаваясь во власть совершенно достоверному диалогу, делающему характеры легендарных героев для нас такими же прозрачными, как мотивировки персонажей чеховских пьес. То есть выполнено оно в технике кинематографической. И вызывает удивление, что, хотя Во экранизировали вдоль и поперёк, пусть и малоудачно, в том числе и такие британские асы, как Тони Ричардсон и Стивен Фрай, к «Елене» никто и не попытался подступиться.
Прежде мы точно указывали режиссёра, которому доверили бы проект. В случае с «Еленой» эта кандидатура туманна (возможно, — хотя уверенности нет — им мог бы быть, как будет видно из дальнейшего, Альфонсо Куарон с его шикарным опытом 70-миллиметровой «Ромы» и пригнанной к духу и киностилю 1990-х экранизации диккенсовских «Больших надежд»). Зато, следуя за литературным методом Во, легко представить сам кинометод, который следовало бы применить сегодня при экранизации книги.
Общий план — это фактура фильма, то, что относится к ведомству художника-постановщика и оператора. И чтобы передать эту дистанцию сказки, следует воссоздать текстуру фильмов-пеплумов 1950–1960-х годов о древних временах, всех этих «Спартаков», «Клеопатр» и «Викингов». Нужна 70-миллиметровая плёнка с её нездешним гигантизмом. Нужны краски «Техниколора», такие, да не такие — ведь и краски убранств времён раннего христианства иные, чем сейчас: тогда ткани красили вручную, да что ткани, воздух наверняка имел другую плотность, ведь он был лишён всех тех примесей, которыми наградили его века индустриализации.
Средний план — в киновыражении это будут движения камеры и монтаж. Вот здесь как раз надо отойти от статичного стиля 50-х, от лобовой драматичности монтажных решений. Здесь подойдёт пытливое поведение камеры из постановочных телепрограмм History Channel и, как ни сомнителен пример, тех порнофильмов 1990-х, где живописались утехи Цезаря, Антония и Клеопатры. Ведь города, где происходит действие романа, — английский Колчестер, сербский Ниш, баварский Регенсбург, Трир у нынешней границы Германии с Люксембургом, Рим — стоят и населены и поныне. Оттиснуть их надо на старую плёнку по старым рецептам, а вот разглядывать — как в «Клубе кинопутешествий».
И, наконец, крупный план — актёрская игра. Монологи прописаны Во порой так подробно, что зачастую диву даёшься, как вслед за грацией слов вырастает не только характер персонажа, но и стиль исполнителя. Так, истерики смешного и жалкого в своей властности императора Константина, сына Елены — «Я сейчас расскажу тебе, как это бывает, когда на меня, как они говорят, находит. Я хочу объяснить, почему так несправедливо и неправильно сравнивать меня с Нероном. Хочу раз и навсегда объяснить тебе, как это бывает. Ты должна меня понять. На Нерона тоже находило, я об этом читал. Он был ужасный мерзавец — эстет-невротик. Он наслаждался, видя разрушения и людские страдания. Я — полная ему противоположность. Я живу исключительно ради других — учу их, не даю им делать глупости, строю для них красивые здания. Я только работаю. У меня такое ощущение, что весь мир, кроме меня, застыл без движения; словно все только стоят вокруг разинув рот и ждут, когда я для них что-нибудь сделаю. Это же не люди, это какие-то вещи, и все они мешаются под ногами, их надо передвигать, расставлять по местам или выбрасывать» — эти истерики, в которых он потешно накручивает сам себя и в итоге противоречит собственным же исходным постулатам, саморазоблачаясь при всём дворе, будто вышли из-под пера сценариста, специально корпевшего неделями над монологами, чтобы подогнать их под речевой темпоритм, под темперамент Леонардо ДиКаприо!
Точно так же не вызывает сомнений кандидатура актрисы на главную роль. Среди многих версий происхождения Елены Во выбирает ту, где она была дочерью «славного короля Коля» из английских детских песенок и стишков, выпивохи и балагура (прекрасный образ для Стивена Фрая). Вокруг «английскости» Елены, этой каланчи с мальчишескими угловатыми чертами и повадками, Во выстраивает и её характер. Она прыскает, слушая среди придворных дам лектора, путающегося в прихотливых абстракциях изощрённой до извращённости римской философии, и всегда любым теософам и поэтам задаёт очень земные вопросы, ставя их в тупик. Оттого христианство с его простотой, обращённой прямо в душу, становится для неё ответом. Так, ища в Иерусалиме Крест, она ищет не символ, а в первую очередь то бревно, из которого он мог быть сделан, она прерывает на полуслове тех христиан, которые руководствуются пиететом и разыгравшейся поэтичностью воображения: нет, ей нужен потомственный плотник, который сможет наверняка вспомнить, на чём, на какой породе римским легионерам 300 лет назад было сподручнее всего вешать распятых. Благодаря её прямым вопросам, её поискам простых ответов, вера обретёт доказательство, сохранённое по сей день. Следуя истоптанной тропинкой материализма, практичности, она находит то, что позволит её временам окончательно не кануть в лету, — духовную ценность, которая переживёт храмы и колонны, летописи и украшения, которые при всей их казавшейся прочности так и не смогли ни сохраниться до наших дней, ни сохранить подробности жизни Елены и Константина. А сохранились они в нашей памяти потому, что сумели уберечь от истребления нравственный закон и веру.
И вот такой англичанкой, которая высекает искру радости, веры, подлинного веселья из всегда очень материальных, простых вещей, является Джейн Биркин. Она всегда пела о вещах сиюминутных, понтиаках, ЭВМ и салфетках Kleenex — а песни её остаются по сей день хрупким свидетельством сохранности чувств посреди любого нагромождения машинерии, душевных порывах неизменных, в отличие от марок машин и эстрадных кумиров. Даже точь-в-точь как Елена, эта англичанка, едва достигнув 20 лет, оказалась в Европе и прожила-проработала здесь, то во Франции, то в Италии, то в Югославии, пройдя маршрутом святой из романа Во. Ах, если бы фильм можно было снимать на протяжении жизни Биркин, подобно «Отрочеству» Линклейтера! Но, по счастью, в середине романа есть временная лакуна в 13 лет, достаточная, чтобы совершить скачок от более молодой исполнительницы к более зрелой. Так что Биркин будет Еленой после 50, а Еленой до 35 может стать другая прекрасная и очень живая, подвижная девушка, поделившая свою жизнь между островами и континентом, Эмма Маки, которую мы полюбили по британскому сериалу «Сексуальное просвещение», а в эти дни имеем удовольствие лицезреть в кинотеатрах во французском биографическом фильме об Эйфеле, конструкторе парижской башни. В роли её мужа, серьёзного, бледного Констанция, которого за зелёный цвет лица с её легкой руки стали величать Хлором, будет прекрасно смотреться Чарли Хитон, Джонатан из «Очень странных дел».
Что касается Джейн Биркин, то в странствиях её героини по Римской империи хотелось бы окружить её актерами, резонирующими с её собственной актёрской легендой. Философ-славослов Марсий, на лекции которого она прыскает, прекрасно получится из Пьера Ришара: по рассказам самой Биркин, когда она в первый раз приехала в СССР, простой люд здесь принимал её за жену Ришара после бешеного успеха у нас их дуэтных комедий «Он начинает сердиться» (1974) и «Не упускай из виду» (1975). Кстати, Марсий — и есть тот бывший раб, что учил юную Елену «Илиаде» в первом абзаце, и Марсием в молодости достоверно побудет Пьер Нинэ.
Когда на побережье Далмации Елену бросит муж, её наставницей станет такая же брошенная мужем римлянка Кальпурния, старше и выше её, научившаяся жить в радость без любви после крушения целостности юношеского мира. Это Шарлотта Рэмплинг, ещё одна англичанка, оставшаяся во Франции ради музыканта (у Биркин был Серж Генсбур, у Рэмплинг — Жан-Мишель Жарр), но — более трезвая, суровая и к тому же имевшая, да и сохранившая по сей день свои активы в Голливуде.
На роль же папы Сильвестра следует уговорить Алена Делона, в паре с которым Биркин сыграла свою первую значительную роль во французском кино, — в «Бассейне» (1968), фильме, и в жизни Делона играющем особую роль духовной автобиографии. Когда Елена в разговоре с папой говорит, что поедет и разыщет Крест, в романе следует такой пассаж:
«Вдовствующая Императрица была почти так же стара, как Сильвестр, но он взглянул на неё с любовью, словно она была ещё ребёнком, порывистой юной принцессой, и сказал с мягкой иронией:
— И ты, когда его найдешь, расскажешь мне об этом, не правда ли?
— Я расскажу об этом всему миру, — ответила Елена».
Будучи сыгранной сегодня именно этими двумя актёрами, эта сцена стала бы такой же классикой кино, как их полувековой давности танец в «Бассейне». Таким же вкладом в непрерывную — в отличие от прерывистой, оборачивающейся прахом истории государств и государей — историю красоты и величия духа, как подвиг святой Елены.
