В полнометражном конкурсе «Короче» в Калининграде состоялась премьера семейной драмы «Взрослый сын» от дебютанта Ивана Шкундова, прежде выступавшего монтажёром другого дебюта — «Вечной зимы» Николая Ларионова. «Взрослый сын» — история про утраченную коммуникацию внутри семьи и пропасть мировоззрений. В фильме яркая галерея портретов, хотя бы часть из которых наверняка срезонирует при просмотре, напомнив кого-то знакомого или даже родного. Подробнее о том, как «Взрослый сын» помогает выстроить диалог между разрозненными поколениями, рассказывает Валерия Косенко.
Разговор про разницу поколений — в кино и не только — зачастую ведётся в тоне или назидательном, или снисходительном. Одних журят за жертвенность и тягу к созависимостям, других — за инфантильность и безответственность. Что значат все эти брошенные упрёки в контексте жизнедеятельности и социализации, не интересует ни одних, ни других. Все пребывают в собственном контекстуальном вакууме, не желая проникнуть в миры друг друга. Громкие толки про дистанцию, как бездна разверзшуюся между зумерами и иксерами, оборачиваются бестолковой болтовнёй, ещё сильнее разводящей мосты между поколениями.
Однако бывает и по-другому. «Взрослый сын» формулирует проблему коммуникации через ненавязчивое изучение объекта наблюдения — так же, как главная героиня Маша (Дарья Михайлова) осторожно присматривается к будущему супругу Михаилу (Владислав Ветров): выслушивает жалобы на некогда близких людей, обрекших его на одиночество, терпит очередную оду своей жертвенности и другие нарциссические замашки. «Не делай добра — не получишь зла», — цинично говорит Михаил, пряча уязвлённое эго под маской христианского милосердия.
Паре уже сильно за 50, оба — успешные интеллигентные люди, у каждого за плечами собственная жилплощадь, гора опыта и взрослый сын на шее. Маша решает начать новую жизнь, разделив её с красиво ухаживающим за ней мужчиной, вскоре заявившим о себе как о будущем супруге. Впрочем, такой громкий статус Михаил получает путём, больше похожим на вымогательство, чем на романтический жест: в процессе праздника в присутствии друзей становится на колено, не оставляя Маше шанса взвесить своё решение. Признаваться в любви Михаил горазд всегда, однако как только речь заходит о чём-то менее риторическом и куда более приземлённом — раскрывается не с самой лучшей стороны. Особенно под прицелом третьего и самого неблагодарного наблюдателя — сына Димы (Кузьма Котрелёв). Вскоре совместная жизнь втроём под одной крышей окончательно открывает Маше глаза на необходимость важного и непростого шага.
Отчего Дима зол на отца, становится ясно только в финале, однако и это не объясняет ситуацию, в которой отношения родных людей могут дойти до такой степени безразличия. Дима игнорирует шаги к сближению, ведёт себя нарочито фривольно, отвергает любое вмешательство и не планирует становиться частью жизни отца, хоть и селится в его квартире за отсутствием альтернативы. Не столь сильны узы крови, как неумение выстраивать мостик друг к другу. Михаил вот уже много лет замкнут на мысли о предательстве, не желая посмотреть на прошлое под углом разделивших его с ним людей. Дима же не видит необходимости идти навстречу. Точные узнаваемые портреты, с редкой режиссёрской чуткостью перенесённые из жизни на экран, троекратно усиливают осознание гигантской пропасти, развернувшейся между членами одной родословной.
История многократно меняет фокус с одного персонажа на другого в зависимости от того, насколько герои расположены к вторжению камеры в их герметичный мир. Одиночество — понятие метафизическое, а не фактическое. И носит его в себе каждый по-разному. Одни ищут спасения в общении, даже если реплики отскакивают от собеседника, как мяч от стенки, другие, напротив, ограждаются, всеми фибрами источая осознанность своего уединения.
Иксеры вроде Маши и Михаила, привыкшие жить в созависимости с другими (родителями-инфантилами или детьми), бегут от одиночества как от огня, не понимая, что причина тому — зияющая пустота там, где должен гореть вечный очаг любви и уважения к себе. Режиссёр-дебютант Иван Шкундов нашёл для этого очень точную и всеми узнаваемую метафору — ужин: ритуал совместной трапезы, имеющий колоссальное значение для родителей, видящих в этом акт единения, и кощунственно обесцененный миллениалами и зумерами. Едва ли не в каждой семье еда — первая (и зачастую единственная) ласточка примирения после ссоры, незаменимый медиум в отношениях между родителями и детьми, для последних переросший в метафору независимости: вспомнить хотя бы диалог Маши с девушкой сына, заявляющей, что есть вне дома — не расточительство, а сама цель заработка.
Режиссёр формулирует проблему поколения на его же языке жестов: в том, как Маша расстраивается, встретив отказ сына присоединиться к ужину, заключена вся боль и растерянность от мысли остаться наедине с собой. Не прислуживать, не заботиться, не воспитывать, не окунаться в тревогу за другого, не искать спасения в сожительстве. А обратить взор внутрь. Со временем проявляется та отсутствующая в понимании истина, которой так не хватало для диалога: конфликты человека с окружающими — лишь проекция его внутренних конфликтов. Не желая открыть глаза на реальную причину собственного одиночества, Михаил на протяжении многих лет общался на языке обвинений, а Маша, глуша страхи оказаться полностью предоставленной самой себе, искала стороннего присутствия, даже если оно её не устраивало.
Однако важно то, как два мировоззрения могут благотворно влиять друг на друга. Забавно, как однажды миллениал Дима и сам обращается к гастрономическим аллегориям, описывая мачеху: «Курицу без чеснока готовит, что ещё сказать». Или то, какой важный урок извлекает Маша из поведенческой стратегии собственного ребёнка.
«Взрослый сын» — нежное кино полутонов без громких лозунгов и назиданий, прицельно стенографирующее печальную реальность разорванных социальных связей. Фильм лишён характерного мрачного налёта историй о дисфункциональных семьях — и, напротив, наделён естественным светом надежды на то, что всё, в том числе и близость, возможно выстроить заново, даже на руинах былого доверия.
