В прокате стартуют «Все страхи Бо» — трёхчасовой сюр о вечном ребёнке, который едет на мамины похороны, да никак не доедет. Фильм стал самым дорогим проектом для студии A24, которая после успехов «Рода мужского» и «Всё везде и сразу», кажется, с головой ушла в треш-экзотику и забористый китч. Режиссёром выступил Ари Астер, который вновь исследует мысль семейную, но на этот раз — в плоскости гротеска и абсурдистской несуразицы. Разбираемся, о чём шутит один из самых модных хоррор-мейкеров современности.
Плешивый мямля Бо Вассерман живёт в очень неспокойном районе: на обочине гниют сторчавшиеся наркоманы, вокруг шастают татуированные фрики, то и дело гремят выстрелы и слышится грязная брань. В доме тоже всё не слава богу: там (если верить управдомовским листовкам) ползает ядовитый паук, а посреди ночи в дверь ломятся какие-то оголтелые идиоты. Бо, с ужасом наблюдающий за внешним миром (через глазок, или щель в гардинах, или рамку телевизора), редко выходит за пределы своих полутора комнат — разве что когда навещает психолога. Но вдруг случается трагедия: у Бо погибает мама, теперь он обязан явиться в другой город на похороны. Проблема лишь в том, что Бо — хронический лузер, и поэтому самая простая, казалось бы, поездка оборачивается чередой фантастических неприятностей.
В новой картине Ари Астера все страдают от нехватки чего-либо. Инфантилу Бо не хватает мужества, его властной матери — сына-отщепенца, повстречавшемуся контуженному армейцу — погибшего сослуживца. Ари Астеру не хватает чувства меры и вкуса. Трудно вспомнить фильм столь же неоднородный, как «Все страхи Бо»: где-то с середины он начинает распадаться, как хрупкая психика заглавного героя, теряя всякую цельность и драматургическую необходимость. Если первая половина — это остроумное скетч-шоу о комплексах сегодняшнего эвримена, то вторая — выспренная чушь о родительском абьюзе, сведённая к пошлейшим этюдам про коитальные инфаркты и различным психоаналитическим банальностям: тут и повторные сны, и «всё из детства», и эдиповы треугольники, и чердаки, где прячутся вытесненные пенисы.
Причём ужасает не только этот наивный фрейдизм, но и графомания Астера, его неумение остановиться и сказать себе: «Стоп, это было очень тупо», — как будто перед нами не опытный автор, а неумеха из областного киновуза.
И ведь не скажешь, что у отобранных компонентов есть какая-то изначальная несовместимость. Невротизм, ожившие фаллосы, страх секса и вязкий кошмар городской жизни — по той же рецептуре сделана, например, великая «Голова-ластик». Однако Астеру, увы, не хватает линчевского лаконизма — отчасти поэтому его внутренняя империя рушится, причём с оглушительным треском. Это грустно, ведь в основе «Страхов» лежит блестящий, чисто кафкианский концепт: герой стремится к некоей точке Б, но не становится к ней ближе. Эта «неподвижность» привносит в картину и ауру кошмара: во снах ведь часто бывает, что нас пугают не конкретные образы, а невозможность сдвинуться с места и убежать от них. К слову, финальное судилище, где Бо терпит экзекуцию от собственной совести, тоже как будто вычитана из «Процесса».
Поражают, среди прочего, и совсем уж ученические огрехи. В фильме, например, есть цветастая притча-интерлюдия, которая в течение 15 минут просто-напросто дублирует закадровый рассказ, чтоб вталдычить зрителю и без того уже понятную мысль — что герой, мол, трус и за это судьба обрекает его на вечные скитания в одиночестве. Ещё хуже — нудная и нескончаемая перепалка с матерью: герои скопом вываливают претензии друг к другу, рассказывая предысторию своих токсичных отношений, — ведь бестолковые флешбэки, пусть и хитро перепутанные, с этой задачей совершенно не справляются. Кроме того, чтобы грамотно писать такие диалоги и не сваливаться в фальшивый надрыв, нужно быть чутким психологом вроде Ингмара Бергмана, но Астер не Бергман — вот и «Все страхи Бо», мягко скажем, не «Осенняя соната».
Кажется, что Астеру стоило взять пример с Кафки и бросить работу на полпути. Но хорошо хоть, что у зрителя остается право финального монтажа: где-то в середине он со спокойной душой может покинуть зал, тем самым «вырезая» финальные акты. Но до этого момента он увидит много любопытного: и разудалый гротеск, рисующий американский даунтаун в самых тёмных красках, и эффектные страшилки — вроде таинственного исчезновения ключа или видеозаписи, которая спойлерит дальнейшие злоключения Бо. Даже Хоакин Феникс, уже не раз игравший затюканных меланхоликов, картину нисколько не выручает. Его Бо — вечный козёл отпущения, он всегда в позиции виноватого: встречный коп принимает его за кровожадного садиста с заточкой, а мягкая дама, давшая ему приют, подозревает в нём убийцу своей психованной дочки. С самых первых минут наказание для Бо кажется неминуемым — но почему вместе с ним должен страдать и зритель? Ответа нет, и приговор обжалованию не подлежит.
