На российские экраны врывается «Русский бес» — новый фильм Григория Константинопольского, пытающийся примирить русскую литературу XIX века с американской XXI века и ставший нашим неожиданным ответом Ларсу фон Триеру, столь же безжалостным и эгоцентричным, как его «Дом, который построил Джек». Уже сейчас у «Беса» есть как горячие сторонники, так и противники. Автор восторженной рецензии на КИНОТВ Гордей Петрик — из числа первых.
Самое интересное в этой картине — её автор. Всё в нём двойственно. Дышит девяностыми, но лучше, чем кто-либо другой из сегодняшних российских режиссёров, чувствует время и, возможно, единственный признаёт его, времени, преемственность и анахроничность. Его бюрократы предпочитают музыку Хаски, и чтобы про автомат, модные дизайнеры разрисовывают пост-заводские стены красными портретами Сталина. У него бывшие советские врачи-светила переквалифицируются в капельников и снова спасают элитных клиентов, правда, теперь чиновников c участковыми, и от запоя. И каждый его фильм — отчаянный ответ фильму западному, часто притворяющийся ремейком с поправкой на особый менталитет. Менталитет настолько особый, что вытесняет любые реминисценции: заявленный Russian Psycho не способен убить священника, случайные напарники выводят из запоя вместо того, чтобы, как в известном сериале, варить мет, а сами наркоторговцы не чета новым русским, решившим вложиться в кинопроизводство. «Русский бес» получился таким же, как его автор, лавирующим от глобального высказывания к личному до тесноты, от фарса к канонической трагедии, от «Бойцовского клуба» к цитатам из Антония Погорельского.
У такого эклектизма есть предпосылки. Изначально, ещё в самом сердце девяностых, Григорий Константинопольский прославился как клипмейкер. Затем подытожил эпоху своей молодости фильмом-паноптикумом с шутливо-экстравагантным названием «Восемь с половиной долларов» (кассета с которым, кстати, лежала на полке у каждого уважающего себя столичного жителя вплоть до конца нулевых). Он тоже был о времени, но по-другому. Потому что то время, по мнению режиссёра, было началом начал. «Восемь с половиной долларов» был скроен из тогдашнего пульсирующего культурного и медиафона. Главный герой Гера Кремов (в исполнении пьяного и обаятельно картавящего Ивана Охлобыстина) снимал рекламу жвачки; её эстетика пронизывала весь фильм. Наталья Андрейченко говорила голосом Ренаты Литвиновой — так оживал закоренело советский образ. Вслед за «Миром без любимого» орала группа «Ноль» про индейца. В дешёвых барах пил Макаревич, пел Пресняков, и вообще снималась одна богема или те, кому по случаю удалось в неё записаться.
Вышедший ровно через двадцать лет «Русский бес» выглядит почти как кровный сиквел «Долларов». Из редкого разряда тех (на моей памяти в российском кино последних лет десяти была только вторая «Асса»), которые ставят целью показать, что мы потеряли, спрятавшись за мнимый сдвиг парадигм. Константинопольский заявляет: парадигмы никуда не двигались и уж тем более не менялись. Москва в «Бесе» чудовищно несовременна и одновременно узнаваема с первого до последнего кадра. Значительная часть съёмок пришлась на Noor Bar и Caffe Torino, Манеж и Веранду 32.05 (притом на каждой из лакшери-площадок происходят нетипичные для повседневности действия: в «Нуре» на барных стойках танцуют полуголые женщины, как в старых гангстерских фильмах, а, например, в Музеоне героев убаюкивают оперетты из пары повторяющихся слов). Вдали священным онейрическим огнём перемен горит Москва-Сити. Среди эпизодников, помимо Ефремова с Виторганом, мелькают Зимин и Валерия Гай Германика. Сейчас можно сказать абсолютно точно: в обоих случаях получился портрет подходящей к концу эпохи — девяностых и смутного, «стабильного» времени, существующего от них в зависимостях исторической, этической и особенно эстетической.
Взяв за объект культурной апроприации русскую готику из школьной программы и американские фильмы, увиденные на VHS, присваивая и ославянивая чужой дискурс, циклично возвращаясь к девяностым, которые у него никакой не миф, а самый что ни на есть базис, Григорий Михайлович, сам того не желая, врывается в поп-культурную волну российских двадцатилетних и прочее «ноубрау» (что, наверное, должно быть свойственно хорошему клипмейкеру). Впрочем, мораль у Константинопольского всё та же, что уже является большим преимуществом. Какое время — такая и мораль; фильм учит, что времена не меняются. Режиссёр понимает: даже категория постмодернизма исчерпана. В итоге на саундтреке феминистский электронный лэйбл «Убийцы Crystal» играет во время сцены токсичной маскулинности, предположительно из-за строчки «Я готова е****ся», а «Маму Любу» он ставит именно в тот момент, когда героиня Любы Аксёновой застаёт свою экранную маму, мягко говоря, не в лучшем свете. Всё здесь непроизвольно, по ассоциации. Оттого и так достоверно.
На английском «Русский бес» — Russian Psycho. Опять девяностые. До ремейка почти что одноимённого романа Брета Истона Эллиса (а в случае Константинопольского — скорее экранизации 2000 года) не хватает терпения и дроппинга брендов. Считывается ирония: очередной Сhanel в речи героев поменялся на проговаривание патриотических и православных скреп в духе не абы кого, а сразу Фёдора Достоевского (не зря же в названии «бес»). Тут случается новая контаминация: архаичная манера речи до боли напоминает путинский официальный язык. Тем более, тут вам и крупный банкир, и продажный поп-батюшка, и гоголевская совершенно Александра Степановна Трушкина из БТИ. Собственно, и главного героя зовут величественно, Свят (Иван Макаревич), а его кукольную невесту — непритязательно по-славянски, Ася (Любовь Аксёнова).
Заигравшийся в мета-богему Свят добивается Аси, играя по правилам её родителей: в первой же сцене кладёт им на стол бизнес-проект (ресторан русской кухни) и вскоре начинает регулярно посещать церковь. В свободное время, как бы вживаясь в образ идеального жениха, сражается с врагами веры нашей и отечества с кольтом и топором в руках. И не так важно, сон это или явь, ведь в любом случае одинаково весело и страшно.
Где-то в середине фильма сам Константинопольский на хозяйских правах врывается в разухабистое, по-театральному клиповое пространство. «Вы думаете, вы все здесь новые, — говорит он своему молодому альтер эго. — Думаете, что ничего не было до вас, что вы пришли — и всё изменилось? Ошибаетесь. Всё как было, так и есть — по-старому». Недостаток его актерской харизмы придаёт фильму документальности. Проходные шутки и очевидно затянувшиеся сцены создают атмосферу отеческого диалога. «Русский бес» транслирует сегодняшнее состояние своего автора. На протяжении всей режиссёрской карьеры Григорий Константинопольский мечтал исполнить главную роль. В недавней «Пьяной фирме» протагониста так и звали — Григорий Михалычем. «Русский бес» — отчасти фильм-откровение, симбиоз саморефлексии и того, что сердцу дорого и душе. «Всё развивается, Россия идёт вперед, а ты так и остался в своих девяностых», — говорит ему героиня Ксении Раппопорт. Говорит правду, но между правдой и истиной такая же пропасть, как между свободой и волей.
Наверное, через двадцать лет мы тоже будем смотреть «Беса» как артефакт — из мира, где единственный честный следователь — плод воображения человека, не способного принять не дикий капитализм (категория, в принципе далекая от русского человека) и даже не тяготы путинского режима, но перемену этой самой воли на гнетущую, лишающую надежд стабильность, — артефакт, возможно, ещё более ценный.
