На российские экраны выходит фильм Александра Котта («Брестская крепость», «Троцкий») о спитакском землетрясении, унесшем более 25 тысяч человеческих жизней. Лента получила приз за режиссуру на Московском кинофестивале и выдвинута от Армении на «Оскар».
Снятый к тридцатилетию трагических событий в Спитаке фильм Александра Котта — конечно же, не столько художественное произведение, сколько коммеморативный акт. Как писала Сьюзен Зонтаг в «Когда мы смотрим на боль других», сочувствие — эмоция нестабильная, её всегда нужно сублимировать в действие, иначе она пропадает. Когда уже на титрах камера Петра Духовского медленно любуется шероховатыми корнями древнего дерева с буграми, похожими на венозные узлы пожилого человека, первая мысль, что приходит в голову, — другой тезис Зонтаг: образы, что живописуют страдание, не должны быть прекрасны.
Вторая мысль — о так называемом моратории на трагедию. В какой момент и какими средствами стоит (можно) браться за художественное осмысление случившегося? Когда общество уже проделало необходимую работу в жанре non-fiction? Когда достигнут консенсус? Когда пройден путь, для которого лишь во французском языке существует подходящий термин — faire son deuil (реализовать/прожить траур)? Безусловно, трагедия трагедии рознь. Большинство трудов в гуманитарной науке, изучающих этот феномен, эту моральную дилемму, посвящены Холокосту. Катастрофе рукотворной, а значит, кроме жертв имеются ещё и ответчики. Ужасы, которым отказывались верить, подробно описаны, задокументированы, преступники наказаны. В качестве эффективного обезболивающего — свершившаяся справедливость.
Спитак — иной случай. Природный катаклизм, здесь нет виноватых, только потерпевшие. Моральный императив бессилен против фатума. Это как с пропавшими без вести, а ведь данная формулировка встречается чаще всего в официальных документах, когда поисковые работы закончены. Выжившим не за что ухватиться, остаётся только взывать к небесам и на них же возводить проклятья.
«Спитак» начинается, когда уже всё закончилось, когда уже слишком поздно. Пепел смешивается с первым снегом, растерянные люди, каждый — чей-то родственник или друг, блуждают между завалов и думают лишь об одном: этого не может быть, это сон. Время, кажется, остановилось. Дым от костров складывается в вопросительный знак в вечернем небе. Небо молчит. Молчит земля. Стонет только ветер и изредка чиркнет спичка, от которой прикуривают свой «Житан» французские спасатели или отпущенные на волю помочь армии заключённые местной тюрьмы.
Котт идёт проложенным маршрутом, «Спитак» эксплуатирует классический приём «строчного пения», знакомый нам по целому ряду картин, от гениальной «Тонкой красной линии» Терренса Малика до чудовищных «Башен-близнецов» Оливера Стоуна. Десятки персонажей появляются на авансцене с какой-то обрывочной репликой, дающей зрителю представление о глубине индивидуальной боли, чтобы к финалу по всем законам древнегреческой трагедии грянул многоголосый хор в поминальном плаче.
«Спитак» тактично отказывается от статуса свидетеля, полностью полагаясь на «коллективную память», на созданный ею эпос, а в эпосе все герои — главные. Память часто переоценивают, память сентиментальна и тем мешает рефлексии. Но Александр Котт совершенно верно понимает, что на рефлексию у него прав нет, потому что боль — чужая, а значит, он будет только скорбеть, тихонько повторяя про себя имена погибших. Вот это чувство меры и сознательный отказ от «художественного высказывания» — главное достоинство фильма, за которое можно простить и наивность мизансцены, и местами слабую актёрскую игру, да много чего ещё. «Спитак» — кино растерянности, обрушивающейся на нас, когда жизнь сломалась. Александр Котт не пытается ничего починить. Неутешительная, зато взрослая и честная позиция.
