13 марта в российский прокат выходит драма «Мелочи жизни». Один из первых фильмов Artists Equity, продюсерской студии Бена Аффлека и Мэтта Дэймона, получил приз на прошлогоднем Берлинском кинофестивале. Режиссёром выступил Тим Милантс, известный по работе над сериалами «Острые козырьки» и «Террор», а главную роль исполнил Киллиан Мёрфи. Карина Назарова рассказывает, почему это кино, так похожее на рождественскую притчу, — откровение, необходимое каждому из нас вне зависимости от сезона и эпохи.
Ирландец Билл Ферлонг (Киллиан Мёрфи) — объективно счастливчик. На дворе — конец 1985 года, нищета и серость, дети-беспризорники слоняются по улицам и вдоль помоек, мужчины спиваются, женщины отчаиваются. А у Билла в наличии вполне доходный бизнес по доставке угля, на редкость уютный дом, заботливая жена (Айлин Уолш), пять дочерей — все до одной умницы-красавицы, сыты, одеты, обуты. Но его жизнь — погрешность системы, мелочь на фоне чужих историй. В паре километров от дома Ферлонгов расположен католический приют для девочек и женщин — одна из небезызвестных прачечных Магдалины, — место боли, страданий и насилия. Одни родители стыдливо прячут здесь «падших» дочерей, вверяя их судьбы властным монахиням, другие гордо устраивают послушных дочек в католическую школу по соседству. В скрытом противоречии существует весь город, слепо подчинённый церкви, как и Билл.
В преддверии Рождества герой приезжает в приют с мешками угля, ежедневно цепенея от увиденного. За час до рассвета он застаёт в монастырском сарае Сару (Зара Дэвлин) — едва живую беременную заключённую, оставленную мёрзнуть среди мешков с мёртвыми ископаемыми. За молчание и невмешательство Билл получает от настоятельницы, сестры Мэри (Эмили Уотсон), конверт, полный заветных купюр, — на подарки жене и дочерям точно хватит. Но о деньгах он тут же забывает. Думает, что его мать тоже звали Сарой (Агнес О’Кейси). А вот отца он не знал. Сара родила в 16 лет, оказавшись в опале у общества. Если бы не её начальница, богатая мисс Уилсон (Мишель Фэйрли), приютившая их двоих, то она бы сгинула, или была закопана, или сожжена, как десятки тысяч других ирландских «падших» женщин, заточённых в монастырских тюрьмах. Билла, наверное, отдали бы в другую семью или схоронили сразу младенцем, как других детей, пропавших здесь без вести. В повзрослевших глазах Ферлонга проносятся несколько жизней. Та, что у него была, жизнь его матери, та, которой он избежал, и его настоящая. Хотя всё это одна и та же жизнь, полная вины за скромное и, как кажется, незаслуженное счастье, которого лишены другие.
Тим Милантс с необычайной чуткостью формует тянущую душевную боль героя, медитативно затмевая объективную реальность красотой субъективного мира мыслей, воспоминаний и возвышенных чувств. Фильм преисполнен молчания: он вязнет в мороке неотчётливой тревоги, противопоставляя видимое и невидимое, пренебрежение истиной и внимание к ней посредством скромного рефлексирующего персонажа. Скованный обязательствами, сомнениями и прошлым Ферлонг замирает, пока грустные и беззвучные мысли бегут по его усталому лицу. Для физического движения всё равно нет простора: устремляя взгляд в ночное окно и на пасмурные улицы, Билл врезается в тупик из кирпичных стен и несправедливости. А пока отсыревший от дождей городок — кажется, Нью-Росс — засасывает предрождественская эйфория. Взрослые исповедуются, детки поют святочные песни, сестра Мэри — местная легенда, ну, настоящая альтруистка — зажигает ёлку.
Какой же абсурд: эти ритуалы, украшения, молитвы о жертвенности и всепрощающей любви — не более чем декорация, скрывающая садизм системы.
Режиссёр не пытается крикливо высказаться на важную тему или снять сказочную историю о победе добра над злом. Но за формально простым и внешне монотонным фильмом скрывается сложный драматургический метод. Милантс разворачивает жёлто-мрачный свёрток ужаса жизни, замедляя ход времени настолько, чтобы сполна прожить беспомощность, что давит на героя. Час с лишним — идеальный хронометраж, но сколько дней проносится на наших глазах — пять, семь, а может, месяц или целая вечность — сказать невозможно, как и определить эпоху. Для Ферлонга время давно застыло. Дочки растут, у них впереди большое будущее, а он день за днём мысленно отматывает время назад и неустанно оттирает рабочие руки от чёрной сажи. Правда, ни вода, ни мыло не сотрут налёт зла, налипший на город, — все здесь помазаны коллективным бесчувствием.
Может, чудовищность мира в какой-то момент ослепляет. Оператор Франк ван ден Эеден не зря отворачивает взгляд, фокусируя оптику строго на крупных планах духовного скитания маленького и очень трогательного человека, который всю жизнь готовится к важному подвигу. Действительно, если и разглядывать окружающую жестокость, то только блестящими от слёз и бездонными глазами Киллиана Мёрфи, так красиво и правдиво вздыхающего от усталости.
«Мелочи жизни» сняты по одноимённому рассказу Клэр Киган. Режиссёр практически дословно повторяет лаконичность языка, сюжет и горько-угольную интонацию оригинала, разве что делая повествование ещё скромнее, молчаливее, оттого и грустнее. Что в рассказе, что в фильме разворачивается маленький отрезок длинной трагической истории о прачечных Магдалины — работных домах, существовавших в Ирландии, Канаде, Европе и Австралии под присмотром орденов сестёр милосердия и католической церкви (подобные учреждения бывали и в царской России, назывались «прядильными»). В них изолировали падших женщин, забеременевших вне брака — не важно, по любви или в результате насилия, — слишком красивых и неуправляемых дочерей, девочек, «осквернённых» в детстве, мелких преступниц и матерей-одиночек. Да кого угодно. Новорождённых детей отнимали, отдавали на усыновление или хоронили. Женщин морили голодом, истязали трудом, физическими и психологическими ударами. Учреждения, призванные давать женщинам приют и социальную поддержку, превратились в легализованные пыточные концлагеря, встроенные в государственную систему. В Ирландии прачечные просуществовали вплоть до 1996 года — до тех пор, пока в одном из приютов не обнаружили захоронение с телами порядка двухсот женщин.
Подойти к подобной истории — непростая задача. И Киган, и Милантс выбирают, возможно, самую верную точку зрения: они не пытаются говорить за жертв, а смотрят на события взглядом прохожего. Оригинал и экранизация подражают диккенсовской «Рождественской песни»: те же моральное испытание в разгар Рождества и движение к прозрению. Однако фикшен Киган — не поучительная сказка про перевоспитание скряги. Писательница ставит под вопрос нравственность обывателей, говорит о нашей с вами реальности — удобстве молчания, уюте безразличия, неудобных, но терпимых компромиссах с совестью, о травме и травле. И вместе с тем в тексте нет упрёка в адрес человеческим и бесчеловечным навыкам выживания, скорее, Киган даёт инструкцию, как выбраться из равнодушия.
«Та, кого он спасал, в другие времена могла бы быть его матерью — если это вообще можно назвать спасением», — размышляет нарратор. Милантс и Мёрфи без лишних слов говорят о том же.
Противопоставляя горькое воспоминание о детской беспомощности и взрослую свободу поступать правильно, «Мелочи жизни» приоткрывают данный человеку дар протягивать руку помощи, способность не просто видеть и совестливо грустить из-за несправедливости, а действовать, даже если начинать придётся с малого.
