Антон Фомочкин рассказывает про фильм Мишеля Франко «Закат» — ленту, в которой Тим Рот и Шарлотта Генсбур переживают не лучшие времена, хотя первому приходится и лучше, и хуже одновременно. Про кризис буржуа, экзистенциальные контрапункты, «Постороннего» Камю и эфемерность жизни. Картина от режиссёра пронзительного «Нового порядка».
Стайка жалких беспомощных рыб, распластавшихся на палубе частной яхты, жадно глотает воздух, но перед смертью не надышишься. Молчаливую агонию сопровождают молодые и беззаботные визги пассажиров. Прыгнуть в томительно жаркий день за борт, чтобы освежиться, — может ли быть что-то лучше? Разве что оставшиеся тридцать три удовольствия категории люкс. Буржуазная семья, мама Элис (Шарлотта Генсбур), её избалованные дети Алекса и Колин (Альбертин Коттинг Макмиллан, Сэмюэл Боттомли) и их дядя Нил (Тим Рот), проводят отпуск в Акапулько, но не видят дальше собственного носа.
Церемониальный массаж, кульминацией которого становятся манипуляции с фэншуйными колокольчиками. Антидепрессанты от любых тревог. Безделье на уютной веранде, при наличии услужливого официанта, разносящего по первой просьбе алкогольную «Маргариту». Гамак. Запотевшая бутылка пива. Домино. Достаточно одного телефонного звонка, чтобы за шкирку вырвать респектабельных туристов из безмятежной рутины. Семейство преждевременно торопится в аэропорт — не стало пожилой матери Элис и Нила. Чемоданы уже на борту. Заканчивается посадка на рейс. Однако на стойке регистрации Нил, усердно перебрав содержимое сумки, так и не находит своего паспорта. Мужчина остаётся в Акапулько, чтобы найти документ и ближайшим же рейсом нагнать родственников. Нил садится в такси, просит водителя отвезти его в первую попавшуюся гостиницу, оседает в Богом забытом квартале и проводит дни, распивая пиво (уже на общественном пляже), в перерывах отвечая на все телефонные просьбы сестры обратиться в консульство и восстановить паспорт — «наверное», «завтра», «может быть».
Отпуск — это маленькая смерть. Кажется, что «Закат» должен был бы ознаменовать конец буржуазного общества на примере увядания одного хрупкого, пассивного тела, но Франко предпочитает уповать на цикличность. Ночь пройдёт, наступит утро ясное, новый порядок, может, и сменит старый, но глобально в этом мире ничего не изменится, даже если по пути ты схватишь тепловой удар и этого уже никогда не увидишь. Нил предпочитает выбору между двухсотграммовым рибаем и четырёхсотграммовым тибоном в ресторане привилегию не соответствовать — семье, статусу, общественным нормам.
Мишель Франко невольно обращается к Камю. Мерсо, герой «Постороннего», не плакал на похоронах собственной матери, Нил в аналогичной ситуации на них просто не поехал. Солнце светит всем одинаково, что в Африке, что в Мексике. Обстоятельства, понятно, превыше человеческой воли. Пляж вальяжно патрулируют вооружённые солдаты. Прохожих расстреливают почём зря. Угостить пивом может предложить как безобидный пройдоха, так и настоящий бандит. You never know. Ежедневная коллективная прибрежная вечеринка напоминает танцы на костях. В Мексике каждый день — день мёртвых. Кровь размывают волны, вновь звучат тосты. Нил же, щурясь, всматривается в палящее небо и чего-то ждёт.
В своём лучшем фильме Франко пишет портрет уставшего человека в тонах лилового заката. По тому же Камю, Нил принимает безразличную абсурдность каждого прожитого момента. Его преследуют воображаемые свиньи, напоминающие о родительской скотобойне, принёсшей миллионы наследства. Хряки сливаются с ландшафтом (что в тюремной душевой, что в прихожей маленькой квартирки) настолько, что зрителю должно показаться, что они — его неотъемлемая часть. Нилу давно открылось хайдеггеровское небытие. Познав через экзистенциальный ужас все границы своего существования (в кадре герой в прямом смысле постоянно оказывается на краю — то бассейна, то береговой линии), он негласно возвращается в детство, отдавшись празднику непослушания. Не отвечать на сестринские сообщения, лакать пиво в своё удовольствие, безропотно влюбиться, взахлёб рассказывать своей новой подружке, не видевшей ничего, кроме своего бедного района, о красотах Парижа или Лондона.
Артист Рот равно блаженно улыбающийся как родным, так и ясному небу, непринуждённо существует в фильме, осунувшись, сбросив со своих плеч груз любых условностей. Он — самоназванный король утомлённых простаков. Его трон — пластиковый стул. Корона — пиво одноимённой марки. Преимущество — языковой барьер. Отсутствие внятной коммуникации позволяет быть никем, очередным гринго, объясняющим окружающим что-то на пальцах. Родной язык, как и самосознание, тяготит Нила. Ему достаточно кивнуть и положиться на судьбу, пока таксист везёт его в «отель — супер круто», обещая, что всё будет «найс». Без состояния, фамилии, буржуазного клейма остаётся мешок с костями, неподвижный, даже когда шальная пуля пролетает в нескольких метрах от него. Для режиссёра важно, что Акапулько его юности за эти годы совсем не изменился. Это пугающе непредсказуемое место он использует как декорацию чистилища между пятизвёздочным раем с зелёными лужайками и трущобным адом картелей. Фильм Франко эфемерен, как солнечные ванны, в которых надеется захлебнуться Нил, находясь по обе стороны социальной лестницы. «Закат» во всех смыслах прекрасен и недолог — страшно будет, когда наконец стемнеет.
