На фестивале в Венеции, уже перешедшем через экватор, случилась ещё одна громкая премьера: вне конкурса был показан пятичасовой опус Александра Сокурова «Записная книжка режиссёра», представляющий собой яркую хронику жизни длиной больше чем в 30 лет. Об этом особенном опыте просмотра и сопутствующих ему размышлениях рассказывает Вероника Хлебникова.
Читайте также: Самые ожидаемые премьеры Венеции
Мировая премьера фильма Александра Сокурова «Записная книжка режиссёра», созданного совместно с итальянскими продюсерами, состоялась вне конкурса в самом большом фестивальном зале. Те, кто сумел настроиться на 5-часовой контрапункт плотного текста, заполняющего экран, и хроникального изображения, приняли фильм очень тепло.
Дело в том, что люди, как правило, благодарны, когда их не держат за идиотов и принимают на равных, когда публике доверяют и предлагают ей замечательно сложный и интересный опыт. Восприятие «Записной книжки» — нелёгкое дело даже для русскоязычного зрителя. Экран насыщают тексты, в основном не синхронные видеоряду, а к изображению полагаются свои субтитры, и это радикальное решение. Но, попав в это гравитационное поле, ещё сложнее от него отвлечься.
Жанр «записной книжки» Лидия Яковлевна Гинзбург называла «промежуточным». Таков и этот фильм, несмотря на его монументальность. В нём просматривается определённая картина мира, но нет окончательного вердикта. Это интерактивное кино в том смысле, что Сокуров не мешает зрителю суммировать увиденное самостоятельно, и это делает его труд ещё более значимым.
В течение пяти часов на экране развёртывается письменная хронология мировых событий более чем за 30 лет. На экране шкала с 1917 по 1991 год, бегунок начинает с 1957-го и добирается до 1990-го. Разными шрифтами и в разном темпе по экрану проплывают короткие сообщения, которые принято называть историческими фактами: ядерные испытания, крушения самолётов, политические события.
В 1957 году в СССР издали «Карлсона», в 1959-м родился мальчик Алёша Балабанов, в 1963-м Хрущёв уснул на московской премьере фильма «Восемь с половиной», Кеннеди застрелен в Далласе и умер Пауль Хиндемит.
Каждый год совершаются катастрофы, умирают художники, убивают политиков и звёзд, землю трясёт, снова и снова падают самолёты, изобретаются новые устройства, новые инструменты, связывающие планету и нас по рукам и ногам. Каждое десятилетие начинаются и завершаются войны. Иногда, кажется, совершенно случайно, происходит что-то необыкновенно хорошее. В год моего рождения Кира Муратова сняла «Долгие проводы», в год моего поступления во ВГИК в Москве появилось Всесоюзное историко-просветительское общество «Мемориал».
Работа этого архивного телетайпа почти не связана с изображением. Только изредка они совпадают — похороны Ахматовой, проводы Шукшина. Восемь портретов на экране. Не подписаны. Это 1968 год, восемь человек вышли на Красную площадь в поддержку Пражской весны.
Сообщения из большого мира накладываются на фрагменты из советских киножурналов, хроник патриотических и народных праздников, поощряемых развлечений — урожаи, пятилетки, новогодние катки и ёлки, люди-моржи, демонстрации, парады, цирк, Карандаш и Дикуль, официальная сказочная жизнь народа, во всём согласного со своей властью, со своей жизнью, со своей совестью.
Вот в эту сказку и сплошной праздник вторгается перечисление событий, о большинстве из которых весёлый и довольный народ на экране слыхом не слыхивал. Леннон? Такого не знаем. Нам поёт Сенчина, в крайнем случае Визбор. Монтажный конфликт знания и неведения так нагляден, что больно смотреть. Былинные времена, когда не видеть дальше своего носа и дверного глазка не было ни проступком, ни преступлением, а для некоторых — лучшим выбором.
На экране, конечно, воронка, настоящий смерч, уносящий в никуда понятие истории и технического прогресса, выбивающий из-под ног эту некогда твёрдую землю — terra firma, — стоящую на фактах и научных фактах. Вместо истории — бесконечно повторяющаяся, никого ничему не научившая бойня, кладбище намерений. Меняется язык, ускоряется темп. Люди умирают, кончаются государства, а жизнь жительствует. Жизнь завораживает в любом перечислении и не зависит от интерпретаций. А факты всё сыплются, будто самолёты с неба, погребая под собой поиски истины. Одну лишь истину я знаю так же твёрдо, как и Александр Николаевич, пишущий на одной из последних страниц своей записной книжки: «Счастливы близкие наши, умершие раньше нас». То, что это написано от руки, бесконечно важно, ведь, зная всё и вся на другой стороне земли и луны, в каждом углу планеты, мы больше не знаем почерк друг друга.
