В Каннах состоялась мировая премьера 9-го фильма Квентина Тарантино «Однажды... в Голливуде». Зинаида Пронченко увидела в нём трогательный и нежный автопортрет мастера.
Квентин знает, о чём толкует. Он там был и видел своими глазами, как Рик Далтон расплакался словно девчонка на парковке Musso and Frank, а Клифф Бут... ну, вы помните Клиффа по «Друзьям Оушена» и «Бесславным ублюдкам», только он так умеет парой веских слов вернуть мужика в седло: похлопал приятеля по плечу и велел get his shit together. Негоже распускать нюни перед мексиканцами, да и ничего такого этот старый пройдоха и адвокат дьявола Марвин Шварц, агент Рика, ну, вы наверняка его встречали в «Нидл-парке» или у «Донни Браско», за ужином не сказал. Всего-то предложил, раз всё равно закрыли их с Клиффом шоу «Bounty Law», поехать пока в Рим на полгода, сняться у итальяшек, у какого-то Корбуччи в паре спагетти-вестернов. Потом Клифф подвёз Рика до дома, у него давно уже отобрали права за пьянку, и Клиффу теперь приходится шоферить вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом, выполнять трюки на съёмках. Короче, Клифф доставил Рика в лучшем виде, и всё было бы alrighty, если бы, как назло, именно в этот момент не объявились новые соседи Рика — этот пижон Полански со своей Шэрон, ну вы же наверняка видели «Ребёнка Розмари», hottest director in town, вашу мать, и Рик опять начал ныть и жалеть себя, потому что его славные деньки в прошлом. Вот так обстояли дела в феврале 1969 года, с депрессии Рика всё и началось, и никто не мог себе представить, даже Стив Маккуин или Брюс Ли, чем всё это закончится.
«Однажды... в Голливуде» — фильм-автопортрет, и центральная линия про совсем непохожих двойников — спивающегося актёра вестернов Рика Далтона, которого неумолимое время понизило до малого экрана, и его дублёра Клиффа Бута, ветерана войны, повидавшего на гражданке ужасы почище, чем в Корее, — трогательная попытка психоанализа. Рик — это настоящий Тарантино, сентиментальный, стареющий, влюблённый в Голливуд has-been, вынужденный по мягкости душевной уступить дорогу молодым. Хиппи, читай хипстерам, которые пришли убивать того, кто учил их убивать долгие двадцать пять лет и восемь фильмов. Клифф — это его wannabe альтер эго, тот невозможно клёвый, сексапильный, хладнокровный мужик, что курит, как Богарт, соблазняет, как Брандо, убивает, как Уэйн, в общем, главный герой наших влажных фантазий и ролевая модель на века. Два разных голоса в одной гениальной голове: истеричный дискант бьющейся в лапах продюсеров старлетки и смачный бас не привыкшей слышать «нет» суперзвезды. Вместе они способны на многое. Например, спасти жизни или, скажем, искусство от забвения. Короче, изменить ход истории. Чтобы однажды всё стало хорошо, хотя бы в Голливуде.
Постмодерн, которого не случилось бы без Тарантино, в девятом его фильме, конечно, мета-мета: зритель проваливается из одной кроличьей норы в другую, бредёт по лабиринтам памяти (она тоже теперь с приставкой пост) — но автор милостиво выпускает свою жертву и на поверхность подышать «свежим воздухом» лос-анджелесских хайвеев, гриль-душком старейших дайнеров города, йодистым бризом Тихого океана. В «Однажды... в Голливуде» есть тихая всамделишная грусть, что одолевает на выходе из кинотеатра тёплым одиноким вечером, когда не знаешь — сесть сразу за руль или ещё пройтись по бульвару, когда куришь медленно, надеясь, что никотин поможет удержать дурман киновидений, пусть не рассеется он ни за что.
Брэд тут больше, чем Питт, ему тесен экран, он — laterna magica, его хриплый смех — позывные эпохи, Кэгни перекликается со Спенсером Трэйси, Уильям Холден — с Кэри Грантом, мертвецы встают из могил. Не зомби-апокалипсис, но второе пришествие. Это жутко и прекрасно. Ди Каприо, в отличие от Питта, играет, а не является. Свою игру. Он — величайший актёр современности, Аль Пачино подаёт ему реплики. Пока тает лёд в стакане с Bloody Mary, он успел победить и отступить, перевоплотиться в Гамлета и в Джека Блэка.
Все остальные — Марго Робби, Брюс Дерн, Курт Рассел, Люк Перри, Дакота Фэннинг, Лена Данэм — существуют в кадре на правах amuse-bouche, лимонного сорбета, что подают между блюдами на этом синефильском пиру, который завершится словом пострашнее «Мене, текел, фарес» — словом The End.
Кино имеет обыкновение кончаться, кино хоронили и в 1969-м, когда члены банды Мэнсона совершили страшное убийство, зарезав беременную Шэрон Тэйт и её друзей в доме на голливудских холмах. Кино 1970-х годов, «новая волна», обернувшаяся девятым валом, по мнению самых ярых ревнителей moving pictures, к которым, конечно, принадлежит и Квентин Тарантино, тоже было отступлением от канона, началом конца, мир стал медленно, но верно стряхивать с себя The Big Dream.
Но Квентин помнит, ведь он там был и видел своими глазами, как Рик Далтон в кои-то веки не сплоховал, не расплакался, а взял в руки вместо маргариты огнемёт.
