В основном конкурсе фестиваля «Зеркало», прямо сейчас проходящем в Иваново, показали «Красный» Беньямина Найштата. Андрей Карташов рассказывает о фильме подробнее.
Положительный мужчина Клаудио имеет успешную карьеру адвоката, положительную семью и безусловно положительную репутацию в своём провинциальном аргентинском городке, чьи жители обращаются к нему не иначе как «мэтр». Из равновесия эту образцовую жизнь выводит ничтожный инцидент: заехавший в город чужак устраивает скандал из-за столика в ресторане, где Клаудио ждёт свою положительную жену. События начинают развиваться быстрее, чем мэтр успевает за ними уследить.
В «Красном» всё время появляются новые персонажи, некоторые из них исчезают при таинственных обстоятельствах, но сюжет даже не назовёшь запутанным — в нём просто много что есть, и это многое громоздится одно на другое: ретро с усами и париками (действие происходит в 1975 году), подростковая драма в духе американских образцов жанра, политический сюжет, связанный с полугосударственным террором, который в год действия был на пике; а также солнечное затмение, фокусы и постановка «Галантной Индии» барочного композитора Рамо силами юношеского кружка самодеятельности. Принципы барокко очевидно важны для режиссёра Беньямина Найштата: устройство мира в «Красном» оказывается бесконечно сложным, недоступным для понимания простыми смертными. Этим и объясняется катастрофа адвоката Клаудио, который думал, будто контролирует свою жизнь, и был наказан за гордыню.
Самоуверенность Клаудио связана с его социальным положением: «Красный» — это портрет буржуазного мужчины в кризисе, причём эту тему можно (и нужно, наверное) толковать расширительно, как буржуазность и маскулинность. Среди персонажей не много женщин, герои-мужчины демонстрируют безупречные джентльменские манеры и излучают чувство собственного достоинства, а об их усах можно было бы написать отдельную статью. Для полной однозначности в картину введены кастрация быка в рапиде и фарсовый рекламный ролик шоколадных конфет «Эгоист». Для кино на испанском языке — ведь это в нём появилось слово «мачизм» — это постоянная тема: Клаудио наследует самодовольным параноикам средних лет из фильмов Луиса Бунюэля и его ученика Карлоса Сауры. Как и те герои, Клаудио в своей напыщенности может быть как смешным, так и жутким — и расстояние между этими двумя полюсами меньше, чем кажется.
Но, как и у этих двух классиков, высказывание Найштата сложнее, чем социальная критика. Контроля над происходящим в фильме нет не только у героя, но и у зрителя, для которого нелинейное развитие событий оказывается не всегда понятным. «Красный» остаётся смутным объектом, ускользающим от однозначных интерпретаций. Может быть, поэтому в фильме есть солнечное затмение, для сюжета вроде бы вовсе не нужное, — проявление высшей силы, которое находится за пределами контроля, которое невозможно не заметить, но которое при этом ничего не значит.
Вопрос в том, насколько своё произведение контролирует сам режиссёр, которому по статусу вроде бы положено. У фильма Найштата броская эстетика в духе то ли старого кино категории B, то ли раннего Педро Альмодовара, но не всегда понятно, где здесь метафора или аллегория, а где просто красивость. Режиссёр настаивает на красном цвете в кадре вплоть до того, что выносит его в название, но так и не объясняет, значит ли это что-нибудь. Очень может быть, что ничего. Найштат будто сам отказывается от претензии на контроль — и это вызывает уважение, такая скромность у режиссёров встречается редко.
В фильме всё время возникает ощущение неправильности — как в неожиданных зумах будто из любительского кино и несуразных ракурсах камеры, напоминающих о фильмах другого барочного режиссёра, Рауля Руиса из соседнего Чили. Понятно, что это всё специально: неправильность здесь потому, что в мире всё устроено неправильно. Жестокий абсурд происходящего в «Красном» перестанет казаться абсурдом, если знать, что через несколько месяцев после событий фильма в Аргентине произойдёт государственный переворот, исчезновения людей станут привычным делом и даже само слово «исчезнуть» превратится в эвфемизм политических репрессий. Иногда гротеск — самый точный метод отношений с реальностью, и зрителю в России это понятно особенно хорошо.
