Больше полусотни ролей, режиссёрские работы, невероятно насыщенная карьера и жизнь, фирменный взгляд с прищуром, который не спутаешь. Один из величайших из ныне живущих актёров, и это отнюдь не преувеличение, отмечает 90-летие. Антон Фомочкин рассказывает, за что мы так преданно любим Иствуда, его персонажей и созданные им сюжеты.
«Кому захочется жить так долго?» — улыбаясь, в одном из своих недавних интервью Иствуд цитировал самого себя: будучи ребёнком, так он думал о своём дедушке, дожившем до девяноста двух лет. Получая «Оскар» за лучшую режиссуру в 2005-м, Клинт называл себя мальчишкой в сравнении с Сидни Люметом, с которым встретился за кулисами. После выхода «Малышки на миллион» действительно казалось, что достигнут пик его режиссёрской формы и ясности ума. Но за прошедшие пятнадцать лет Иствуд успел сделать ещё тринадцать фильмов и ещё в одном, помимо своих «Грант Торино» и «Наркоторговца», сняться. Для многих — отрезок длиной в карьеру, для него — момент адаптации к новым цифровым камерам, возможность изменить подход к своим персонажам и начало иного творческого этапа, посвящённого судьбам национальных героев или антигероев, для которых подвиг/содеянное — только начало настоящей борьбы. Самым тягостным становится ноша ответственности за принятое решение, каким бы спорным оно ни было.
Если посмотреть наградные речи и интервью Клинта за последние четыре десятка лет, мало что изменится. Остроумный — был бы повод, всегда найдётся хорошая хохма, когда Шварценеггер вручал ему приз имени Ирвинга Тальберга, Иствуд вслух задумался, не был ли он в Австрии за девять месяцев до рождения «железного Арни». Обходительный — женщины на глазах наполняются нежностью, просто произнося его имя. Уверенный в себе и целеустремлённый — минимум лишних движений, природная стать диктует монументальность образа.
В одной из последних частей саги о «Грязном Гарри», прозвучала фраза сказанная словно о самом Иствуде. «Каллахан, ты — единственная незыблемая величина в постоянно изменяющейся вселенной». В середине пятидесятых, когда, будучи актёром, он перебивался ролями третьего плана, в Голливуде только закончился «Золотой век», новые обороты набирала система звёзд, после чего наступил временный спад могущества студий-монополистов. Но контекст в этом случае малозначим, каждый последующий виток карьеры Клинта происходил по своим внутренним законам, вопреки происходящему в индустрии.
Став телевизионной звездой, после актёр решительно шагнул в большое кино, где Иствуд обрёл два иконических образа благодаря Серджо Леоне (Человек без имени в знаменитой «Долларовой трилогии» спагетти-вестернов) и Дону Сигелу («Грязный Гарри»). За камеру Клинт встал аккурат в эпоху «Нового Голливуда». Парадокс, но этот период его творчества вспоминают редко, хотя уже тогда в нём был заметен настоящий auteur, со своим голосом и стилем, практически идеальная репрезентация постановщика-визионера из Америки, которого всегда так ценили в Европе. Неслучайно впоследствии фильмы Иствуда будут так любимы во Франции, начиная с безграничного интереса зрителей, заканчивая несколькими «Сезарами» и орденом Почётного легиона.
Кадр из х/ф «Сыграй мне перед смертью», реж. Клинт Иствуд
Но, что куда важнее, уже в своём дебюте «Сыграй мне перед смертью» Иствуд принялся деконструировать свой будто в бронзе отлитый образ. В тот же год вышел «Обманутый» Дона Сигела, где вокруг раненого солдата армии северян в исполнении Клинта вились южанки всех возрастов из школы-интерната. Традиция позволять женщинам себя любить уже была в тот момент положена. Романтические связи на экране происходили также вопреки, препятствием для девушек служила врождённая неприступность Иствуда. Именно с помощью «Сыграй мне перед смертью» последующие его фильмы можно рассматривать через иную перспективу. Клинт играет диджея на радио Дэйва Гарвера, поклонника поэзии и джаза, на которых и зиждется его авторская программа. Герой-любовник, одновременно лирик, благодаря чему характерный холодный взгляд обрёл флёр замкнутой инфернальной породы. Он влюблён в одну девушку, на время его покинувшую, а мимолётные связи с девицами в баре отдавал на откуп присказке «никаких обязательств». Таковым должно было стать знакомство с Эвелин, его фанаткой, регулярно названивающей в студию. Однако та, маниакально поверив в обоюдное чувство, стала преследовать героя своих снов, вплоть до того, что будучи отвергнутой, манипулировала мужчиной, вскрывая себе вены, а после, отчаявшись, бралась за нож.
Иствуд разыгрывает этот сюжет с нескрываемой иронией. Даже в глубоком кризисе его персонажи никогда не теряли мрачного чувства юмора, отвечая остротами на пощёчины. Но, что куда важнее, он не ставит задачу снять типовой триллер, сцены членовредительства поставлены с позиции зрителя, экспрессивно, с помощью короткого монтажа, от первого лица. На людей нападали, хаотично размахивая ножом, и в этом не было иной задачи, кроме передачи холодного ужаса от нелепости и осязаемости нанесённых после увечий. Неубиваемому «Грязному Гарри» здесь наносят с десяток ножевых ударов, что особенно заставало зрителя врасплох. Но за всем этим кроется история большого чувства, которому сложно избавиться от груза прошлого.
Как и многие следующие работы Иствуда, эта выполнена в ритме джазовой импровизации, размеренное повествование нарушается эмоциональным всплеском, этаким надрывным соло на саксофоне, которое затихает так же резко, как и началось.
Другая несбывшаяся мечта Иствуда — музыка, он не только выступил композитором нескольких своих фильмов, для него мелодией полна как канонада выстрелов, так и размеренная дуэль двух снайперов (или стрелков в пустыне). Со всей должной страстью он взялся за биографию великого джазмена Чарли Паркера. Равно как и самый личный его фильм «Поющий по кабакам», где на экран он спроецировал свои взаимоотношения с отцом (трудягой времён Великой депрессии), также связан с творчеством: неудачливый гитарист нарезает круги по одноэтажной Америке со своим племянником, вольно воспитывая его и невольно обеспечивая счастливое детство в сложные времена.
Кадр из х/ф «Грязный Гарри», реж. Дон Сигал
Практически для каждого из ныне живущих поколений Иствуд был всегда рядом, на экране, поглядывал в объектив с характерным прищуром. Но меньше всего, говоря о нём, хочется бросаться громкими словами. Величие этой фигуры очевидно, куда важнее понимать, что за маской с изредка появляющейся где-то на уголках губ улыбкой кроется сентиментальный, чувственный человек. И в лучших его фильмах эта нота эмоционального надлома всегда превалировала над сдержанностью и старомодностью, которую Иствуду с годами приписывали всё чаще, но что это в его случае, если не признак мастерства.
В ранних работах излюбленным приёмом Клинта была удаляющаяся от героев камера, следующая куда-то в небеса, равняющая человеческие фигуры с городским или лесным массивом. «Потустороннее», один из наиболее лиричных и, кажется, личных фильмов Иствуда, построен на литературной традиции Чарльза Диккенса, что нескрываемо подчёркивалось искренней любовью одного из героев к прозе писателя. Фильмы Иствуда — это большие романы о чувстве, долге, совести и травмах прошлого, которые преследуют в ночных кошмарах. Он исследует американскую мифологию, ищет архетипического героя в реальности, наделяет прозу современников вроде Денниса Лихейна чертами античной трагедии. Проверкой на храбрость оказывается не само действие, а его последствие. Ему интересны отрезки из жизни людей в настоящем, по которым можно читать их прошлое и будущее. Нельзя забывать, что эти герои — одни из многих. Именно так, сразу с нескольких сторон (и американской, и японской), показана битва за Иводзиму в посвящённой ей дилогии. Солдаты? Прежде всего человеческие жизни. Если камера отдалится, каждый из героев, что на войне, что на гражданке, сольётся с толпой. Именно это так восхищает Иствуда последние десять лет в жизнеописании: Ричарда Джуэлла, Криса Кайла, Нельсона Манделы, Эдгара Гувера, Лео Шарпа, Чесли Салленбергера и группы The Four Seasons. Жизнь — это лучший автор, и судьба человека сама по себе становится предметом, достойным большого романа. До абсолюта он доведёт это в «Поезде на Париж», когда снимет трёх бравых молодых парней, которые смогли отбить террористическую атаку.
Но Иствуд не стал реконструктором, любая материя, задокументированная или выдуманная, проходит огранку его взгляда. Незыблема чёткая гражданская позиция, строго расставленные симпатии и антипатии, именно эта субъективная безапелляционность — то, что так восхищает в Иствуде, то, через что зритель равняет его экранный образ и режиссёрский метод. Но меньше всего в этом популизма, Иствуд сентиментален, и это отнюдь не признак подкравшейся старости. Ещё в девяностых он снял «Мосты округа Мэдисон» о том, что любая домохозяйка достойна большой любви, чувства куда более сложного, чем о нём написано в дамских романах. Будучи в кадре, Иствуд собирал букет полевых цветов неподалёку от деревянного моста и трепетно дарил их смущённой Мэрил Стрип в простеньком ситцевом платье. Романтик с большой дороги, по этому фильму для него и целого мира мало за «интрижку» длиной в четыре ночи, результатом которой станет фотоальбом. Запечатлённое время равно прожитому, это возможность не только помнить, но и то, через что идеалист Иствуд считает возможным поменять что-то внутри самого зрителя.
Кадр из х/ф «Мосты округа Мэдисон», реж. Клинт Иствуд
Слабые в его системе координат прячутся в тени: выжидают в ночи, чтобы напасть, или прячут лица, оставаясь силуэтами в штабных кабинетах. Стиль Иствуда узнаваем по тому, как он расставляет свет. Нет лучшей возможности посмотреть кино старой школы, чем включить любую из его картин последних двадцати лет. Телевидение — вестник постправды, что несколько десятков лет назад, что сейчас. Человек несовершенен, но именно его внутренний стержень позволяет уверенно дрейфовать в жизни. Всё это так же незыблемо, как безапелляционность убеждений, что вызывала у общественности вопросы в момент появления на экранах Гарри Каллахана, и сейчас, когда режиссёру предъявляют претензии в прессе из-за нетолерантности его персонажа в «Наркокурьере». Все резкие черты, грубости, политическая приверженность для Иствуда-наблюдателя — это способ обрисовать персонажа, придать ему повседневной усреднённости, чтобы зритель поверил и узнал подобного прохожего, зайдя в забегаловку за кофе.
Кадр из х/ф «Всадник с высоких равнин», реж. Клинт Иствуд
Какими бы изъянами они ни обладали, Иствуд любит своих героев, ведь настоящее — значит честное. Тогда как над сформировавшимися шаблонами своих ролей он вдоволь издевался. Падал на асфальт, утомлённый погоней, с сигарой во рту. В поставленной им четвёртой части, посвящённой Гарри Каллахану, он превратил происходящее в чёрную комедию, где его персонаж доводит человека до сердечного приступа парой фраз, а после терпит посягательства на свою жизнь каждые пять минут экранного времени. На любые угрозы, впрочем, звучало отрезвляющее: «Тебе ответят трое: я, “смит” и “вессон”». Не обошлось без коктейлей Молотова и главного друга справедливости, револьвера «магнум». Иствуд навсегда зарезервировал за собой своих героев. Только завидев на экране молчаливого ездока на Диком Западе, кажется, что стоит присмотреться, и увидишь поднятую в удивлении бровь. Равно как никто кроме Иствуда никогда не скажет «Do you feel lucky, punk?» в образе Гарри так, чтобы стало не по себе. Выйдя на последний бой в «Непрощённом», ступая по бесплодной земле, Иствуд позволил своему экранному «я» постареть. Единственный раз после этого это случилось в «Гран Торино», когда в его исполнении появился нетерпимый, но справедливый ветеран корейской войны. Чужой в чуждой ему среде, если Иствуд и выходил на авансцену как актёр, осознанно непреодолимой становилась дистанция между ним и окружающим миром. Это и стало единственным признаком его благородного внешнего увядания. Тогда как самой жизни он не показывал слабости. В восьмидесятые Иствуд был мэром Кармел-бай-те-Си в Калифорнии. Спустя несколько десятков лет, год назад, Иствуд продолжал работать над постпродакшеном «Дела Ричарда Джуэлла», когда студию Warner окутал смог от пожара. На таких, как он, земля держится, не иначе.
Но Клинт — не грозный стрелок, он прежде всего кочующий странник, который устраивается погреться у костра и рассказывает истории о тех людях, что видел, их простой жизни и маленьких победах над собой и миром. Закончив, он не уходит. Он, как в финале «Всадника с высоких равнин», скачет к линии горизонта и растворяется в мареве зноя.
