Продолжаем осмыслять картины, победившие на 12-м кинофестивале имени Андрея Тарковского «Зеркало». О фильме «Ни даты, ни подписи» иранского режиссёра Вахида Джалильванда, награждённого призом за лучшую режиссуру, пишет Светлана Семенчук.
Дебют Вахида Джалильванда «Среда, 9 мая» (2015) был посвящён проблеме морального выбора: главный герой, филантроп, решал, кому из нуждающихся стоит помочь деньгами. Второй фильм режиссёра снова обращён к дилемме совести.
«Ни даты, ни подписи» (кроме приза на «Зеркале», две награды Венецианского кинофестиваля) — это иранский каллиграфизм, где вязь повествования непрерывна, одно событие переплетается с другим, возникшие последствия приводят к новым действиям, et cetera, et cetera. Аккуратная линия, не обрываясь и не провисая, проходит через весь фильм, а конфликт выстраивается вокруг одного происшествия, показанного в самом начале истории.
Точкой невозврата в «Ни даты, ни подписи» становится случайность, разрушающая размеренную жизнь патологоанатома Каве. Уходя от столкновения с внезапно выскочившим на трассу автомобилем, он сбивает мотоцикл, становясь тем самым виновником аварии. Пострадавшие — глава малообеспеченного семейства с женой и двумя детьми. Семья отказывается ехать в больницу, несмотря на уговоры, а на следующий день Каве видит труп мальчика и узнаёт в нём жертву вчерашнего ДТП. Вскрытие проводит жена Каве и в графе «причина смерти» указывает ботулизм — острое пищевое отравление. Но от чего на самом деле погиб ребёнок?
Ситуация выбора для Каве повторяется неоднократно и становится мотивом всего фильма. Дурная бесконечность взвешивания плохого и худшего не прекращается, потому как герой всё время пытается повернуть время вспять и исправить уже сделанное, вместо того чтобы смириться с произошедшим, принять последствия и простить себя.
Сомнения и тревога не покидают Каве, но он продолжает хранить их в себе и молчать, понимая, что высказывание предположения о причине смерти вследствие аварии может дорого ему стоить. Молчание, равное бездействию, обходится куда дороже, жертв становится больше.
Парадокс этого фильма в том, что герой, с одной стороны, ни в чём не виноват, с другой — причастен ко всему произошедшему. Сцена повторного вскрытия — кульминация фильма, выбивающаяся из ровного повествования и беспристрастной прежде камеры. Нарочито неправильный монтаж планов врача, разрезающего ребёнка, создаёт иллюзию, что у операционного стола два человека — тот, что видит перелом шейного позвонка и свою вину за случившуюся аварию, и тот, что видит нетронутый повреждением позвоночник, но чувствует вину за боль, принесённую семье умершего мальчика, и надругательство над уже похороненным телом.
Бунт против самой структуры фильма, чётко наследующей реалистической традиции и отказывающей героям в альтернативной версии происходящего, оказывается бесполезен. Каве наконец смиряется с судьбой, получает не вполне заслуженное, прописанное в законах наказание, но не успокоение.
Темы неравенства, семьи, справедливости и фатализма — привычный для иранского кинематографа материал ещё с 1990-х годов. Хорошо узнаваемый стиль, вероятно, вскоре рискует застыть в своей форме, и, увы, Джалильванд никак не препятствует этому закостенению. Отдавая дань уважения Аббасу Киаростами, Джафару Панахи и особенно Асгару Фархади, он показывает себя прилежным учеником и даже зрелым мастером, но — апологетом «папиного кино», крепко придерживающимся всемирно известного бренда.
Режиссёр «Ни даты, ни подписи» выкраивает из действительности ладный и интригующий сюжет, не обделённый изяществом, но не рискует выходить за пределы нормы узнаваемой поэтики, предлагая зрителю очередной «типично иранский» фильм, справедливо отмеченный за чистописание.
