Гордей Петрик рассказывает о новом фильме Фарада Сафиниа, сокрушаясь, что это не новый фильм Мэла Гибсона.
История производства этого фильма известна давно. Актёр, продюсер, режиссёр и просто великий человек Мэл Гибсон сам работал над экранизацией романа Саймона Уинчестера «Кроуторнский хирург» около 17 лет, а в последний момент, непосредственно перед началом съёмок, назначил режиссёром своего протеже Фарада Сафиниа. В паре с ним Гибсон уже делал «Апокалипто», с тех пор просит называть их полноправными соавторами. Съёмки шли, бюджет постепенно разрастался. В конце концов студия Voltage Pictures отменила съёмки на территории Оксфорда и предложила локацию в 25 раз дешевле (100 тысяч долларов вместо 2,5 миллионов). Сложность состояла в том, что фильм рассказывает историю создания Оксфордского словаря, и Гибсон, конечно, не мог допустить компромисса. Оба автора со скандалом выбыли из проекта. После серии неудачных судебных дел, не поспособствовавших ни компенсации, ни тем более запрету фильма к показу, они вырезали свои имена из титров. На данный момент в прокатной версии создателями значатся, очевидно, фантомные Тодд Комарники и П. Б. Шемран (первый из них, судя по разнящимся фильмографиям, похож ещё и на «студийную шестёрку»). А единственный кадр университета снаружи длится около полусекунды и, вероятно, создан при помощи компьютерной графики.
Всё бы ничего, сейчас такого рода продюсерские требования не редкость. На студийных проектах режиссёрам всё чаще не оставляют права на финальный монтаж, на так называемый волюнтаризм повсеместно ставят всё более критические ограничения. Если бы не одно «но»: Мэл Гибсон по прежнему живёт по законам модернистского мифа, согласно которым производственный процесс централизуется вокруг одного человека (в данном случае двух, но это тут не так важно), предположительно гения, и крутится-вертится по велению его ежеминутной воли.
Таким был американский «Новый Голливуд» до инцидентов из разряда копполовского «Апокалипсиса сегодня», съёмки которого растянулись до рекордных трёх лет, и «Врат рая» Майкла Чимино, ставших одним из самых больших коммерческих провалов в истории голливудского кино в принципе. А ещё такими были Бергман с Фассбиндером и все патентованные итальянские киноклассики — от Феллини с Висконти до Пазолини и Бертолуччи. История знает случаи, когда значительная часть от меценатских вложений шла на кислоту или вырубку леса. Многие из самых больших мастеров имели привычку менять актёров прямо на киноплощадке. А незапланированные расходы в разы превышали планируемый бюджет.
Гибсон плевать хотел на время и меняющиеся правила. В его художественном методе — воспроизводить натуру, не отказывая себе в фантазиях, конечно. «Храброе сердце» было основано на байках и народных сказаниях, переписанных в жанровый оскаровский канон. Будучи фильмом-реконструкцией, «Страсти Христовы» гиперреалистично показывали пытки Иисуса. А майя в исполнении их прямых потомков красного словца ради были превращены режиссёром в язычников (их гуманизацию он, будто назло всей, какой только можно, либеральной общественности, приписывал испанским колонизаторам). Отказ от Оксфорда стал для Гибсона ударом в сердце. «Профессор и безумец» (точный перевод оригинального названия) лишился автора (-ов), стал доказательством режиссёрского таланта Мэла Гибсона и Фарада Сафиниа и чёрным зеркалом изъянов европейской киноиндустрии.
Да, история дружбы усердного шотландского лингвиста без кола и двора (собственно, Гибсон) и совершившего убийство доктора-шизофреника (Шон Пенн) не блещет на первый взгляд особой оригинальностью. Но отличаются ли таковой сюжеты других фильмов, к которым многокалиберный постановщик приложил свою руку? Ясно одно: без гибсоновских акцентов «Профессор и безумец» — это «По соображениям совести», но без военных действий, «Апокалипто», не продвинувшийся дальше доксовых диалогов про член, пролог «Храброго сердцем» или те редкие минуты «Страстей Христовых», когда Иисуса вроде бы даже не бьют. Галлюцинациям не хватает ужаса, а людям, соответственно, страсти. Члены отрезают, а кровь не показывают (чего-чего, а такого бы ни Гибсон, ни тем более его сподвижники не допустили бы). Без надрыва, без жизни, но с её имитацией.
Но самое грустное не в том, что, как скажут патетики, шедевр умер. Самое грустное, что, как себя ни обманывай, шедевра бы не было. Для индустрии кейс «Профессора и безумца», можно сказать, рядовой, но для необоснованной радикальности и почти что старческого сентиментализма, которые автор таких масштабов, безусловно, имеет право себе позволить, — абсолютнейшее фиаско. И всё-таки отрадно смотреть на бородатых Мэла Гибсона и Шона Пенна, смеющихся от рифм типа кокос-абрикос. Два ключевых американских режиссёра, которые вряд ли снимут ещё что-то великое. Два важнейших для индустрии лица, индустрией же преданные.
В жизни высшей справедливости, о которой не первое десятилетие слагает истории Гибсон, как выясняется, нет, в кино в неё — впервые у этого автора — просто не веришь.
