В российский прокат выходит картина Кристиана Петцольда «Ундина». История одной любви, балансирующая между «магическим реализмом» и мелодрамой. Андрей Карташов рассказывает о сложном внутреннем устройстве, казалось бы, простого фильма: «берлинская школа», романтическая ирония Петцольда, сказочные мотивы и сдержанная архитектура Берлина.
Ундина Вибо (Паула Бер) расстаётся с неприятным бойфрендом за чашкой кофе, отправляется на работу в музей истории Берлина и после, как по волшебству, встречает Кристофа (Франц Роговски). Через минуту после знакомства их двоих с головой накрывает вода из разбившегося аквариума; его осколки ранят Ундину в грудь. В сентиментальных сюжетах такая сцена может значить любовь с первого взгляда, которая сбивает героев с ног, но обещает принести боль. И такой сюжет предлагает Кристиан Петцольд в «Ундине», так что именно это сцена знакомства и значит.
Петцольд много лет считался одним из лидеров «берлинской школы» — движения, существовавшего в немецком кино в девяностые — двухтысячные. Его фильмы того времени были о людях, потерявшихся в ландшафте, пытающихся найти утраченные — или никогда не существовавшие — связи с местом, с историей; в первую очередь — с другими людьми. После краткого периода исторического кино Петцольд вернулся в современность, но теперь аскетизм его ранних фильмов приобрёл мелодраматическую интонацию «Феникса» и «Транзита». «Ундина» — кино с ярким сюжетом, воспринимать эту историю может и ребёнок. Но фильм устроен сложнее, чем может показаться на первый взгляд.
Ундина — существо из германского фольклора, прекрасная речная дева, которая должна соблазнить земного мужчину, чтобы обрести бессмертную душу. Она известна в России благодаря поэме Жуковского по мотивам де ла Мотта Фуке; на этот сюжет написали оперы Гофман и Чайковский. Ундина стала одним из архетипов немецкой мифологии, и именно в этом качестве она интересует Петцольда, задумавшего трилогию о германском духе. Романтическая образность и пышная сентиментальность истории обречённой любви разыгрывается на фоне строгих форм и сдержанных красок современного Берлина: линза постоянного оператора Петцольда Ганса Фромма видит в самом модном городе Европы не «poor but sexy», а чопорную евросоюзовскую столицу. Любовь, страсть, вообще человеческое чувство надо искать под этой ровной поверхностью, где-то на глубине.
Но совсем другой мир можно обнаружить на расстоянии в одну поездку на электричке. Следуя заветам романтиков, Петцольд выстраивает фильм по принципу дуализма: аккуратный городской пейзаж противопоставлен сельскому, в котором живёт Кристоф. Ундина в сером костюме на каблуках рассказывает об истории берлинского градостроительства — многолетнем превращении ландшафта в освоенное пространство культуры. Кристоф — водолаз, по работе исследующий полный загадок подводный мир провинциальных рек и озёр, — ведёт жизнь, которая в языке романтиков называлась бы «природным состоянием». Быть вместе им так трудно, как только может быть сказочному существу и смертному. Гармония, о которой мечтали мыслители двухсотлетней давности, оказывается едва ли достижима.
Осознанно используя клише, Петцольд часто балансирует на грани общепринятых приличий, а иногда и заходит за неё. В фильме есть прямо комичные вещи (как спасение утопающих под Bee Gees), есть нарочито пышные — как сцена с аквариумом; а ещё всё время играет Бах. Но самое удивительное свойство «Ундины» — то, что степень её условности уточняется на ходу. То, что сначала выглядит реалистичной мелодрамой со сказочными мотивами, к концу превращается во что-то немного другое: обойдёмся без сюжетных подробностей, но метафоры и фигуры речи из начала картины к финалу приобретают буквальный смысл (это из тех фильмов, которые нельзя понять, не досмотрев до конца). Обман ожиданий и смешение регистров приводят к тому, что становится невозможно понять, насколько это вообще всерьёз. «Ундина» сокрушительно сентиментальна, и это работает, хотя иногда в её чувственности заметна оперная избыточность. В этом противоречии и заключается эффект картины: «Ундина» Петцольда — это очень серьёзно и одновременно не очень, как у любимого им Хичкока и соотечественников режиссёра из XIX века, называвших такой подход романтической иронией.
Интересно то, что романтический метод — как будто бы вызывающе архаичный — оказывается адекватен для разговора о современности. Романтическая ирония похожа на принцип «постиронии», пришедший на смену тотальному стёбу постмодернистов. Петцольд всегда стремился именно к тому, чтобы точно описать опыт современного европейца, и если раньше его персонажами были люди-призраки, утратившие социальные связи и дрейфовавшие по холодным пространствам постмодернистских городов, то теперь это романтические герои с обнажёнными сердцами, которые не боятся эмоциональных глубин. «Бывали дни восторженных видений, / Моя душа поэзией цвела», — пишет Жуковский в первых строчках своей «Ундины», и то, что у поэта существовало только в прошедшем времени, Петцольд умеет увидеть и в настоящем.
