С 14 марта в ограниченном, но оттого лишь более притягательном российском прокате — китайское (внезапно) аниме с поэтическим, как будто из фильмов новой казахской волны, названием «Хрустальное небо вчерашнего дня». Алексей Васильев, поклонник жанра со стажем, не мог пройти мимо премьеры и по просьбе КИНОТВ сравнил японскую оригинальную традицию с китайской традицией подражательства.
За кадром красиво надломленный пацанский голос рассуждает: «В ту минуту я узнал, что такое любить: словно кто-то загнул краешек неба, и оттуда сверкнул ослепительный свет». В кадре закат плещется в зелёных кронах, взлетает в бирюзовое небо волейбольный мяч, его побрасывают глазастые отроки, все как один небрежно всклокоченные, девушка с причёской «конский хвостик», прижимая учебники к груди, идёт и растворяется в сентябрьском мареве, как виденье.
Таким мир бывает только в аниме. В той самой сладкой, деликатной его ветви, где — ностальгия по дням в выпускном классе, невысказанной первой любви и выборе пути. Японским искусством правит канон, и сколь разными ни были бы такие вот ностальгические фильмы про жизнь у кромки взросления, телесериалами, как «Невиданный цветок», или экранными зрелищами, как «Шёпот сердца», создавал ли их покойный ветеран Исао Такахата («Ещё вчера») или суперзвезда сегодняшней аниме-романтики Макото Синкай («5 сантиметров в секунду», «Сад изящных слов»), есть единая техника рисунка, облик героев, стиль поэзии закадровых ремарок влюблённых протагонистов.
Само название нового аниме — «Хрустальное небо вчерашнего дня» — уже совершенно ясно и честно зазывает на фильм из породы вышеперечисленных. Самый выкидной парень в классе, сын министра образования Ли, знаком по десяткам аниме — с его чёлкой до носа, разлётом глаз как у пумы и кедами на парте, Ли — доведённый почти до карикатурного совершенства «молчаливый красавец, который никогда не улыбается», как насмешливо сформулировали его мультипликационное амплуа в детективном аниме-сериале «Детектив Конан». Амплуа в аниме, пожалуй, жестче чем в Голливуде золотой эпохи кинозвезд. Есть оно и у помешанного на компютерных играх очкарика Орешка, и у всеми любимой Юи, и у вечно смущенного рисовальщика комиксов Вана – именно он, став знаменитым мангакой, возвращается в начале «Неба» в родной приморский городок и вспоминает, как покинул город своего детства, чтобы рисовать истории в картинках – таких же персонажей как они, их отражения и копии мы видели десятки раз. И более того – расстроились бы если б не увидели. От аниме, даже такого реалистического, как названная категория фильмов, удовольствие как от сказки, а какая ж сказка без стационарного набора персонажей или, на аниме-сленге, гарема: принца, дракона и богатырей?
Зато чего мы никогда не видели в аниме — это чтоб оно начиналось с радиообъявления: «Сегодня 1 сентября 1999 года, и мы счастливы, потому что через 110 дней Сянган будет принадлежать Китаю». Мы не видели, чтобы стены школ и улиц были обвешаны красными флагами с жёлтыми звёздочками и тёмно-изумрудным сукном, на котором иероглифами выложены лозунги про «Выполним и перевыполним». Не видели такой школы: в аниме тамошние сенсеи разве что не хороводы водят вокруг учеников, а здесь — муштра и грубые унижения. Дело в том, что «Хрустальное небо вчерашнего дня» — аниме китайское. Что ж, китайцы славятся своими контрафактами. И если им прекрасно удаются сумочки от Chanel — было бы странно, если б они не скопировали серийный продукт своего соседа, японское аниме.
Первое отличие, которое бросается в глаза: японское аниме славится пастельными, оттеночными красками, вдохновлёнными эмалью и минималистскими узорами Хокусая. Китайское аниме имеет попугаичью окраску — как и положено стране с более нарядной и парадной культурой. Второе: политический обертон. Мир рисунка, манги, в технике которой и выполнено «Хрустальное небо», — это единственный мир, в который герой по имени Ван может сбежать из муштры и унылой действительности. Получается некий любопытный метафильм — манга, японская техника, которая в Китае имеет своё хождение и в которой выполнен фильм, есть убежище от действительности. Мультфильм как единственно возможный способ жить, не кривя душой и не подлаживаясь.
Вану пришлось сделать выбор — любовь или бегство в профессию. Персонажи Синкая теряют любовь просто так — от неуверенности, нерешительности. Здесь искусство, к которому герой имеет склонность, — это окно в свободное волеизъявление, и оно сильнее любви к Юи, которая повлечёт за собой оседлую жизнь со всеми её тёмно-изумрудными лоскутами с лозунгами. Всё это проведено деликатно, но мысль читается ясно, и она отражает грубую действительность. У японцев нежная техника совпадает с нежным миром, о котором речь. У китайцев она, напротив, играет роль контраста, но и одновременно маски, которая наносит ностальгический флёр на грубую правду и страхует фильм от цензуры.
Но самое необычное и неожиданное отличие китайского фильма в том, как он рассказывает сюжет. И тут видимая грубость оборачивается фантастической внутренней деликатностью. Японцы бы накрутили массу сентиментальных деталей и психологических нюансов. Нерешительность Вана побеждает появление в классе не по годам рослого, раньше сверстников развившегося Ли, внушающего Вану своим весомым физическим присутствием силу идти за своей мечтой. Это никак не комментируется. Не обрастает подробностями. И именно это становится самым деликатным моментом фильма. А что если не разжёвывать правду, а только упомянуть, назвать, такую как есть? В классе появляется физически развитой красивый парень, и классный фантазёр заражается от него верой в себя. А физически развитой парень, поддерживая талант фантазёра, думает, а что бы и мне не пойти за самой голубой своей мечтой? И улетает в небо пилотом. А фантазёр едет рисовать мангу в большой город. И рисует их школу и красавца Ли. Чтобы тот купил её в дьюти-фри перед отправкой в очередной рейс. Так оно и бывает на каждом шагу. Конечно, мы можем позвать психиатров и устроить консилиум по поводу этого феномена — взаимной заразительности школьных фантазёров и выкидных пацанов. Но не лучше ли просто повесить портрет этого явления в красивой аниме-рамке и для пущей пронзительности бросить на него взгляд через пелену времени? И остаться пленёнными грустным очарованием вещи: на час медитации.
