Алексей Васильев рассказывает про документальный фильм Любови Аркус про одного из главных российских режиссёров — Алексея Балабанова.
В начале 2011 года Алексей Балабанов, автор картин «Брат» и «Брат 2», «единственный подлинно народный кинорежиссёр новой России», как сказано о нём в фильме, слёг. Нос заострился. «Рука болит, ноги болят, всё болит», — сказал он своей подруге, основателю питерского журнала «Сеанс» Любови Аркус. Показали врачу. Врач сказал, что жить осталось год-полтора. Аркус попросила разрешения у Балабанова снимать его. Снимать близко. Снимать, сколько осталось. Как создавал из своих околосмертных переживаний свой последний фильм «Я тоже хочу». Как, уютно полёживая с Аркус на диване, смотрел и комментировал свой первый фильм — «Счастливые дни». Как искал натуру в Костроме. Как его пытали, чтобы помог сыну исправить двойку, рассказав ему про Кафку — автора романа «Замок», положенного в основу второго балабановского фильма. Как отвечал на глупые вопросы глупых, потому что молодых, людей в петербургском книжном магазине «Порядок слов» и в Сербии после первого показа своего последнего фильма. Как хвастался у себя дома снимками себя-красавца в юношестве. 18 мая 2013 года он умер. Сегодня снятые тогда материалы Аркус собрала в двухчасовой документальный фильм.
Что так долго? Дело том, что в документальное кино Аркус пришла не с парадного входа: «Хочу быть режиссёркой!» В 2009 году она познакомилась с мальчиком-аутистом Антоном, чья мать умирала от рака, и он был обречён мыкаться по приютам. Пронзительной красоты молодой парень, реагирующий на жизнь так, как мы, построенные, реагируем, только когда уже совсем доняла, до слёз: «Чего она от меня хочет?» Это надо было снимать, чтоб не сойти с ума. Аркус взяла его к себе, а в итоге — учредила благотворительный фонд и уникальный Центр помощи аутистам, где они обучаются готовить, рисовать, шить. Центр называется, как и фильм, «Антон тут рядом».
Прошлогоднюю ленту об Алле Демидовой «Кто тебя победил никто» Аркус собирала тоже долго — лет пять точно. Снимая аутиста Антона и умирающего Балабанова, она уже наработала специфику — её камера и драматургия бестактны. Кажется, что по отношению к героям. На самом деле — по отношению к жизни. В каждом случае Аркус разбирает жизнь, как хозяйка — рыбу: до костей. Каждый раз остаются кости. Жизнь — это такое дело, что человеку вынести не-воз-мож-но. В случае с действующей дивой Аркус понимала, что рискует.
Драматургически фильмы так устроены, что до определённой точки — чувство, что мы присутствуем при вынужденном стриптизе персонажа, а не жизни. Вот и возилась.
С материалом о Балабанове вышла, мне кажется, такая штуковина. Если Антон был внутри себя, а Демидова, напротив, предпочла бы остаться для публики в жестах, в интонациях, в показном, и Аркус высматривала камерой в них это ядро, где от жизни остаются только кости, то тут герой подносил режиссёру все необходимые ей ингредиенты для очередного вердикта устройства жизни, которая есть цепь потерь и кончается смертью, как на блюдечке. Вот детский рассказ Балабанова, гениальный — где уже всё объяснено, всё предначертано. Вот гибель Бодрова — друга, бывшего ему как брат: «После этого он снимал уже на автопилоте», — говорит в фильме постоянный продюсер Балабанова Сергей Сельянов. Вот бесконечные незастеленные кровати в бесконечных комнатах с высокими потолками балабановской квартиры — словно это не комнаты — а палаты, не квартира — а больница. Вот сам режиссёр в бессменной тельняшке, кителе — их стирают? На съёмках он, с его-то прогнозом, садится на снег: «Давай я тебе что-то подстелю» — «Я что, женщина?» А вот его ответы на те самые глупые вопросы:
— А вы счастливый человек?
— Нет.
— Почему у вас во всех фильмах присутствует эстетика 1990-х?
— А я был счастлив в те времена: я был молод, бодр.
— А вы считаете, счастье с возрастом проходит?
— Да.
— А если вы считаете, что счастье ушло, почему вы продолжаете снимать? Надеетесь, что оно всё-таки вернётся?
— Ко мне уже не вернётся.
— А зачем тогда?
— А может, я больше уже и не буду (снимать. — от авт.).
Он роняет свои приговоры «нет», «да», «ничего» тихо, монотонно, и из зала его просят говорить громче и спрашивают: «А что вас радует в жизни?» Балабанов кричит, как когда объясняют глухим: «Ничего». Смех в зале.
Стоп. Это уже режиссура. Не Аркус. Юмористический эпизод выстроил Балабанов. Выстроил безукоризненно.
Аркус тоже безукоризненно приберегает и в нужный момент выкладывает свои драматургические козыри. Сперва — объясняет суть трагедии Балабанова: гибель Бодрова. Затем — суть трагедии всякого человека: тот самый рассказ, в котором каждый узнает своё. Но если это путь всякой плоти, отчего же Балабанов, только что, находясь в кадре, сымпровизировавший отличный комедийный эпизод, умер, а Аркус, дополнявшая артефакты балабановской трагедии собственными закадровыми монологами-интерпретациями, которые сама же и читает трагическим голосом, Аркус, которая сама была не раз и похлеще жизнью бита, — отчего ж она-то (тьфу-тьфу-тьфу) жива и монтирует спустя десять лет о нём фильм?
Думаю, что где-то здесь Аркус, которая уже вошла во вкус ловить в сети своих фильмов голую правду, осознаёт, что если фильм о Балабанове смонтировать как фильм о трагической враждебности человеку жизни вообще — она соврёт. И посреди фильма, играющего к финалу предсказуемо, как похоронный оркестр, её бесподобное режиссёрское чутьё подсказывает распахнуть форточку.
Во весь экран возникает слово «ГОРЕ». Мы наблюдаем быт балабановской квартиры без Балабанова. Сын остриг свои роскошные волосы и нервно собирается в школу, жена режет ему на завтрак сыр такими нервными движениями, что странно, как пальцы уцелели, потом садится за кухонный стол и голосит песню… Жена — выдающийся художник по костюмам Надя Васильева.
Весь фильм мы видим её уже после диагноза Балабанова — несколько опухшей, какой-то неухоженной. Отголосив, она идёт в парикмахерскую, ей моют и красят волосы. С новой стрижкой лицо по-лисичьи пикантно заостряется, облагораживается, в ней возникает какой-то шик. Она идёт на концерт памяти Балабанова, где будут играть песни из его фильмов. Концерт открывает Гаркуша. Взрослая элегантная женщина стоит в толпе нечёсаной молодежи, при первых аккордах на её глаза наворачиваются слезы. Стоит и плачет.
Это похоже на открытый финал старого французского фильма, где так же среди молодых плакала бы Анни Жирардо или Марлен Жобер. И, согласно французскому кинематографическому комильфо 1970-х, здесь должен быть титр «Конец» — а публика знает, что конец счастливый. Потому что в следующем кадре к такой женщине подходит Делон или Перрен. Но кадра не будет — у французов был хороший вкус: они не перетопят (как выразился в сцене съёмок Балабанов, работая с актёром), чтобы показать это. Французы доверяли публике. Публика всё поймет по элегантной красоте женщины, по слезам, что не портят её загадки.
Надя Васильева живёт по тем же законам жизни, что и все, жизни, от которой остаются только кости. И истина из детского рассказа Балабанова (специально не спойлерю, чтобы вы услышали этот великий текст в фильме Аркус) — она и для Васильевой истина. И если Балабанов потерял Бодрова, то Васильева — Балабанова. И выходит, совершенно по названию, опять-таки, старого французского фильма: «Одна поёт, другая — нет». Выходит, при одинаковых исходных данных одного жизнь ломает, другая оказывается сильнее жизни. Очень хорошо, что в кинематографе Аркус начала звучать эта тема. Очень хорошо, что Аркус показала, что и вправду слушает свой материал, а не навязывает толкования.
