Четвёртого июня в петербургском «Севкабеле» завершился фестиваль «Пример интонации», приуроченный к десятилетию одноимённого фонда. Смотр шёл четыре дня, в программе были новые работы Бориса Хлебникова, Романа Михайлова, Наталии Мещаниновой, Алисы Хазановой, а также ряд европейских арт-новинок и молодое российское кино. Кроме того, в рамках фестиваля состоялась национальная премьера «Сказки» — новой работы Александра Сокурова, которая в формате экспериментального анимадока рассказывает о посмертных блужданиях Сталина, Гитлера, Черчилля и Муссолини. Кинокритик Илья Верхоглядов рассказывает о главных новинках EIFF-23.
«Снегирь», реж. Борис Хлебников
Два студента питерской мореходки — Макс и Никита — ступают на борт обветшалого траулера «Снегирь». По вечерам они тычутся в смартфоны и слушают музыку через портативную колонку, а в дневное время горбатятся с мужиками на промысловой палубе: крутят лебёдку, расправляют сети и свежуют только что пойманную рыбу. Салаги справляются из рук вон плохо, за это матросы-старожилы чихвостят их почём зря. Но дедовщина — далеко не самое страшное, что ждёт мальчишек на летней практике.
Каждому, кто хоть раз в жизни был в роли стажёра, «Снегирь» подарит радость (или скорее грусть) узнавания: почти что армейская муштра, вечные подколы и гневные отповеди, постоянные неудачи и неловкие оправдания — всё это возносит процедурную драму до уровня психологического триллера. Герои конфликтуют даже на уровне своего языка и привычек: современный попс против хитов «Ретро FM», молодёжный сленг против рыболовецкого арго, юношеская мягкость против мужицкой грубости и прямолинейности. И вся эта система бинарностей наслаивается на классический зачин авантюрной прозы (к слову, фильм и правда поставлен по книге — роману Георгия Владимова «Три минуты молчания», написанному на излёте 1960-х): юноша, овладевая тяжёлым ремеслом и вступая в схватку с природной стихией, воспитывает в себе силу воли и становится мужчиной. Однако по ходу действия Борис Хлебников отказывается от этого романтического шаблона: его юнги учатся у старших лишь пронырливости и цинизму, а также знакомятся с парадоксальной человеческой природой, в которой порой уживаются и подлость, и жажда подвига.
«Наследие», реж. Роман Михайлов
Русик вместе с оравой сельских пацанов отлично проводит время: то и дело бодается с гопотой из области, колбасится на дискотеках, зависает в автомастерской, раскуривает косяки в квартирах, в дурмане цитируя Хайдеггера и Ницше. А тем временем в соседней халупе одиноко лежит дед Тихон, который ни жив ни мёртв: он — местный ворожей, беспоповец, и священники заранее говорят, что не будут отпевать старовера-отступника. Тот, в свою очередь, настаивает на панихиде. Русик, который регулярно носит Тихону гостинцы, решает во что бы то ни стало исполнить последнюю волю умирающего.
«Наследие» — третий фильм Романа Михайлова, где сквозь жалкий быт русского мира вновь просвечивает «великое Неизвестное» (по выражению Юрия Мамлеева). В картине происходят разные мистические чудеса: в зимней хмари мерещится вереница ангелов, на чердаках слышатся духи, а в кадре то и дело мелькают лошади — согласно славянскому фольклору, частые проводники в царство мёртвых. Как и в предыдущей картине режиссёра «Снег, сестра и росомаха», здесь предельно важен саундтрек: магический эмбиент Павла Додонова, постоянного композитора Михайлова, рождает ощущение чего-то потустороннего, иномирного, и в этом чарующем гипнотизме и заключается немалая доля шарма картины. «Наследие» — фильм о стоической верности в атмосфере трусливого конформизма, а также притча-напоминание о том, что справедливость не всегда вершится насильственным путём. Впрочем, все эти смыслы вычитываются с трудом и не сразу, благодаря чему картина не выглядит занудным толстовским поучением. В картине угадываются знакомые стилевые приметы (например, антинатуралистичный цветокор, сочетающий бирюзовую синь русского пейзажа и ядовитый свет интерьерных ламп), но есть и формальные новшества: в частности, долгие тревеллинги камеры, которая нередко отвлекается от главного действия и переключается на детали фона. Она словно незримый и нездешний дух, который веет где хочет.
«Один маленький ночной секрет», реж. Наталия Мещанинова
Едва пробили куранты, как 14-летняя Мира со всех ног бежит из родного дома. Там для неё — не праздник, а кошмар: отчим-педофил при каждой возможности лезет к девочке под майку, а мать то ли прикидывается дурой, то ли и впрямь не замечает семейной трагедии. Мира попадает на новогоднюю вписку к старшим ребятам и знакомится там с Даней — самовлюблённым щёголем из Риги, который показывает ловкие фокусы, врёт с три короба про вечную любовь и зовет её в Европу. Мира же верит его россказням и надеется, что тот сможет спасти её от домашнего ада.
«Один маленький ночной секрет» начинается как «Торжество» Винтерберга, а заканчивается как «Долгая счастливая жизнь» Шпаликова. Удивительный жанровый микс, но поражает фильм, конечно, не этим, а смелостью автора, решившегося на автобиографическое высказывание: в историю Миры режиссёр и сценарист Наталия Мещанинова вкладывает собственный травматический опыт. И всё же «Ночной секрет» не создаёт какого-то мощного эмоционального впечатления: в эпоху #MeToo сюжеты о насилии, поданные с точки зрения жертв, стали слишком трендовой и наскучившей темой и провоцируют они уже не столько соучастие, сколько усталость (оптика матери, которая боится правды и активно внушает себе, что всё в порядке, была бы куда более новаторским решением). К тому же центральная мелодраматическая линия тоже выглядит набором общих мест — в силу того, что историй о подростковой любви уже безмерное множество и избежать здесь повтора, пожалуй, почти невозможно. «Ночной секрет» — грустное напоминание о том, что даже самое искреннее высказывание о чём-то очень интимном и наболевшем далеко не всегда цепляет зрителя.
«Белый список», реж. Алиса Хазанова
Два столичных копа — матёрый следак Коротков и его пытливый напарник Лазарев — приезжают в подмосковный Подольск, чтоб расследовать дело о подростке-самоубийце: школьница, собираясь как-то раз на уроки, вдруг поднялась на крышу многоэтажки и, не оставив записки, сиганула вниз. Прокуратура давно вроде бы дело прикрыла, но тут всплывает резонансная статья в медиа: по мнению журналистов, девочка стала жертвой «Белого списка», якобы закрытого паблика, чьи админы путём хитрой психологической игры довели её — и ещё 130 детей — до суицида.
Тру-крайм Алисы Хазановой (до этого у неё был только один полный метр — арт-драма «Осколки» 2016 года) основан на давней сетевой байке про «Синего кита»: в 2016 году «Новая газета» выпустила резонансную статью о неких группах смерти, которые склоняют несчастных тинейджеров к самоубийству. Тогда всполошились родители, депутаты и правоохранительные органы: в РФ даже ввели уголовную ответственность за доведение подростков до суицида, хотя впоследствии многие эксперты сочли «Синего кита» интернет-фольклором, поскольку к исходному журналистскому материалу было очень много вопросов с точки зрения фактчекинга. Алиса Хазанова и Роман Волобуев (он выступил сценаристом фильма) в жанровой форме исследуют ворох актуальных тем: о том, как слухи и домыслы провоцируют массовый психоз, как люди, столкнувшись с непознанным, начинают придумывать нелепые рационализирующие схемы, как, наконец, проблема замалчивается и игнорируется, стоит лишь придумать ей хоть какое-то, пусть даже самое идиотское, объяснение. В какой-то момент следователи начинают подозревать, что они гонятся за пустотой, за фантомами своего мнительного сознания. Охота за призраком превращает «Белый список» в анти-детектив, в криминальный фильм без интриги — и из-за этого повествование начинает в какой-то момент буксовать и под финал уже кажется безнадёжно затянутым.
«Сказка», реж. Александр Сокуров
В чёрно-белом лесу, посреди дворцовых руин, просыпается дух Сталина: рядом лежит замученный Христос, а чуть поодаль расхаживают призраки Гитлера, Черчилля, Муссолини. Оставив Иисуса позади, диктаторы направляются в сумрачный лес и, окружённые химерами своей былой славы, ждут аудиенции у Всевышнего — но тот пока держит врата рая закрытыми. Каждый из них бормочет что-то на своём наречии, зачастую — какие-то заученные идеологемы или цитаты из Данте. По ходу действия их реинкарнации множатся — и вот уже в кадре, скажем, три Черчилля и четыре Сталина, которые и в посмертии продолжают свой вечный спор о судьбах мира.
«Сказка» — нечто вроде абсурдистской мистерии, поскольку её диалоги резко отдают беккетовским слогом. Полифония голосов тут далеко не всегда складывается в связную беседу — в ней полно алогизмов, рефренов, ядовитого сарказма. Поражает, конечно, сценарная смелость режиссёра: кто ещё удосужится сочинить историю о том, как Сталин спорит с Иисусом, Гитлер сидит в чистилище на горшке, а Черчилль стучится во врата рая и просится на небеса? Однако за внешним юмором кроется сильная тревога, ведь «Божественная комедия» (которую цитируют герои) рассказывает, среди прочего, о том, что души из ада порой возвращаются — и в контексте «Сказки» это выглядит очень тревожным напоминанием. Наверное, по этой же причине в картине так много Сталиных, Гитлеров и т. д. — у диктаторов всегда есть аналог, двойник, и потому они обречены на вечное возвращение. Надо сказать, что основные лица в «Сказке» — не продукт анимации, а плод кропотливой работы с архивом: Сокуров изымал фигуру из хроники и помещал её в рисованный контекст. Поразительно, что режиссёр, снявший несколько десятков игровых и документальных фильмов, до сих пор сохраняет в себе тягу к эксперименту.
«Моё преступление», реж. Франсуа Озон
Бедная артистка Мадлен Вердье едет к важному парижскому продюсеру клянчить театральную роль. Тот взамен требует плотских утех, но оскорблённая девушка отказывается и в слезах бежит прочь. Вскоре продюсера находят с простреленной головой, подозрения падают на невинную Мадлен. В суде её оправдывают (ведь преступление она якобы совершила в целях самозащиты), и тогда девушка становится воплощением женской независимости, её театральная карьера летит вверх, люди ею восхищаются. Но вдруг объявляется реальная убийца (актриса немого кино, давно вышедшая в тираж) — и требует денежные отчисления за присвоенное преступление.
Франсуа Озон вновь обращается к китчевой эстетике «Восьми женщин». Тут нет вставных музыкальных номеров, но есть клоунада, излишняя театрализация, голливудский глянец и наивный бурлеск — словом, всё то, что максимально далеко от визуального языка фестивального кино. «Моё преступление» выставляет мужчин жуткими идиотами, рассказывает о правозащитном триумфе и потому кажется очередным фем-манифестом, но по итогу оказывается лишь большой авторской насмешкой: возведённая в гротеск фем-идеология смешала в фильме все понятия о добре и зле и превратилась в апологию насилия. Картина местами весьма остроумна, но в целом, конечно, кажется очень легковесной — впрочем, насколько это можно считать недостатком, каждый зритель решает для себя сам.
