Есть в России такое место, эдакая стране в стране, где люди охотней пойдут в кинотеатр на фильм с участием своих соседей по посёлку, нежели на новых «Мстителей». Промёрзлая и суровая местность, где кино зачастую снимают на голом энтузиазме, очень задёшево и на диком холоде, однако на славу. Там создают российские картины, в которых редко говорят на русском языке, а сценарные тропы далеки от того, к чему нас долго и упорно приучал Голливуд. Кинематограф из иного измерения, не иначе.
Не так давно в кинотеатрах можно было увидеть «Молодость» Дмитрия Давыдова и «Айту» Степана Бурнашёва — якутские хиты, которые выбрались за пределы «местного» проката и покорили сердца российских зрителей за пределами «домашнего» региона. И это только те фильмы из Республики Саха, что вышли в последние несколько месяцев. А ведь феномен якутского кино стойко напоминает о себе уже много лет, привлекая новую аудиторию национальным колоритом, смекалкой местных режиссёров и необычным взглядом на окружающую действительность. Но довольно ходить вокруг да около: в этом материале мы расскажем вам о пяти представителях «нового якутского кино», не рассказывать о которых — грешное дело.
«Феррум», реж. Прокопий Бурцев, 2015
Многие якуты верят в то, что Вселенная состоит из трёх слоёв: Верхнего мира, где живут высшие божества, Среднего мира, который облюбовали люди, и Нижнего мира, где кишмя кишат злые духи. Напоминает привычную нам концепцию рая и ада, но с той разницей, что нам — тем, кто ходит под христианским солнцем, — воочию встретить Бога или же дьявола удастся только после смерти. Ну а они, шаманисты народа Саха, пребывают во всех трёх плоскостях бытия одновременно. И, соответственно, наравне с потусторонними сущностями могут свободно перемещаться между нашей землёй и обителью сверхъестественного.
Точно так же якутское кино вольготно распласталось на периферии киноавангарда и жанровой штамповки, дешёвой поделки и ультимативного авторского высказывания, приземлённости и мистики. И если мы, смотря фильм родом из Республики Саха, видим в кадре безлюдный лес, то не замечаем ничего, кроме деревьев и снега. Якут же, взирая на то же самое, обязательно почувствует присутствие по ту сторону экрана паранормальных гостей. Красота в глазах смотрящего — наблюдатель контролирует наблюдаемого, а не наоборот.
Это убеждение, этот метод построения киноязыка роднит «Феррум» Прокопия Бурцева с азиатской аскетичной визуальностью (в частности, с философско-криминальными фильмами Такеши Китано «Сонатина» и «Фейерверк») и творчеством Джима Джармуша. С первым пунктом всё более-менее понятно — режиссёр снятой всего за 300 тысяч рублей якутской мистерии какое-то время жил в Японии и активно поглощал кинематограф Страны восходящего солнца.
С Джармушем, а точнее с его «Мертвецом», «Феррум» связывает структура: обе картины — немногословные путевые очерки цивилизованных людей, вынужденных шагать в неизвестность вдали от большого города.
Но если у американца Джима по индейским тайным тропинкам двигался в никуда неудачливый счетовод, отыгранный Джонни Деппом, то у якута Прокопия на рандеву с потусторонним отправляется стильный гангстер в исполнении Сергея Егорова, для которого допрос накосячившего подельника обернулся «мокрухой», а, в свою очередь, «мокруха» — сюрреалистичным трипом в декорациях морозной, населённой нечистью и миражами тайги.
«Мой убийца», реж. Костас Марсаан, 2016
Этот проект — детектив, который лишь притворяется детективом. Среди очевидных референсов — полистилистическое полотно «Воспоминания об убийстве» Пон Джун-хо. Что «Мой убийца», что южнокорейская хроника поимки маньяка из Хвасона через демонстрацию трудовых будней полицейских критикуют и обличают: Джун-хо — лентяев-силовиков и безразличие общества ко всему и вся; Марсаан — менталитет родного края и отсталость изолированного, дикого (в представлении российского обывателя) региона. Точнее, якутский постановщик не столько ругает, сколько фиксирует упадок и повисшую в воздухе апатию — именно с целью документирования реальных проблем Костас перенёс действие книги Егора Неймохова «Случай на озере Сайсары» из семидесятых в наши дни (в отличие от Джун-хо, в «Воспоминаниях об убийстве» занимавшегося реконструкцией корейских 1980-х).
«Мой убийца» хладнокровен и методичен в своём стремлении обернуть классическую формулу фильма про расследование убийства в одежды национального колорита. Так, архетипичный эпизод с опознанием подозреваемых через непрозрачное стекло выливается в почти юмористическую сценку, когда лица злоумышленников, построенных в шеренгу прямо на улице, приходится рассматривать через наглухо затонированное стекло служебного авто, — специализированных помещений для дознания в УВД города Якутска так и не оборудовали. Ну а на нелегальную добычу золота лесными старателями, как и на многие другие не шибко законные деяния, власти по ту сторону экрана закрывают глаза. Не только потому, что им капает «процентик», но и из-за того, что единственный способ держать в узде грозных преступников в вымирающей якутской провинции — сотрудничество с ними. В условиях, когда «волков» подкармливают для поддержания хрупкого мира между правоохранителями и правонарушителями, только лишь смертный грех — такой как убийство невинного человека — стоит того, чтобы смахнуть пыль с ксивы и начать играть в «справедливость».
А ещё «Мой убийца» — картина с комплексным сценарием и крайне интригующим сюжетом. Скромный размах фильма как произведения кинематографа — самого несчастного из искусств, зачастую одноразового и зависящего от технического оснащения, — не в силах ослабить энергетику ядрёного якутского неонуара, грамматику и лексику которого упрочил именно проект Костаса Марсаана.
«Пугало», реж. Дмитрий Давыдов, 2020
Первые свои фильмы Дмитрий Давыдов снимал во время отпусков с основной работы. Совмещение профессии школьного учителя и ремесла кинорежиссёра — задачка из разряда «со звёздочкой», однако сама ситуация — совершенно типичная для кинодеятелей Сахавуда. Каждый съёмочный день расписан посекундно, а весь постпродакшен продуман в голове и на бумаге задолго до того, как на площадке впервые включилась камера. В этом плане случай с «Пугалом» показателен: 11 дней на съёмки, 1,5 миллиона рублей на доведение отснятого материала до ума, и вуаля — главный приз «Кинотавра» у Давыдова в кармане.
Дом главной героини «Пугала», сыгранной певицей и театральным деятелем Валентиной Романовой-Чыскыырай, дети и взрослые стараются обходить стороной, так как она — знахарка. Можно сказать, женская версия зэка-целителя Джона Коффи из «Зелёной мили» Фрэнка Дарабонта. Колдунья излечивает тех, кто осмелится прийти к ней за помощью, буквально высасывая из бедолаг сгустки шлака, а после, судя по всему, измотанная «перевариванием» чужой порчи, уничтожает водку в промышленных масштабах. Она — аутсайдер и в мире живых, и в мире мёртвых; чужой среди чужих, чужой среди своих.
Через её историю, практически безмолвную, ведь духи полагаются не на речь, а на ощущения, Давыдов заигрывает с присущей якутскому кино шаманской таинственностью, измельчая её в грубую крошку, спуская до уровня галлюцинации. Многие обитатели Саха считают, что их земля — «тонкая». Настолько, что только слой вечной мерзлоты удерживает простых людей от столкновения с паранормальным. Зыбкость этой границы подчёркивается в «Пугале» с помощью давящего эмбиента, с помощью не самого изобретательного, но эффектного внутрикадрового монтажа, а также актёрской самоотдачи и профессиональной артистки на главной роли, и самых обычных селян, которых Давыдов позвал посниматься в кино. Рука режиссёра будто бы одёргивает зрителя, и тот цинично заявляет, что на одни только чудеса полагаться не стоит, а чудотворцы тоже плачут крокодиловыми слезами и тоже имеют привычку заливать глотку спиртом, будучи убитыми отчаянием и бессилием.
«Иччи», реж. Костас Марсаан, 2020
Упомянем ещё один фильм Марсаана, дабы лишний раз подчеркнуть, что якутские режиссёры не только плодовиты, но и любят экспериментировать в разных жанрах. К примеру, Степан Бурнашёв, уже упомянутый как автор детектива «Айта» и ещё не упомянутый как автор триллера «Чёрный снег», в 2018-м попробовал себя на поприще трэша с зомби-боевиком «Республика Z».
Однако ожившие мертвецы — не самое пугающее среди того, что можно встретить в якутском лесу глубокой ночью. Очевидно, что Республика Саха и поверия, что гуляют там от посёлка к посёлку, являют собой первоклассную основу для фолк-хоррора. В Якутии злые духи могут поджидать в каждом овраге, а механизмы тамошнего зла, фанатам американских слэшеров и итальянского джалло чуждые, опираются не на скримеры или гротеск, а на шаманский бубен.
Слоубёрнер в «Иччи» (ударение на второй слог), как и подобает хорошему современному арт-хоррору, тлеет потихоньку. Мы знакомимся с якутской семьёй, погостить к которой приехал старший сын со своей русской женой. Мы наслаждаемся видами, облизываемся при виде наваристых блюд, слушаем будто бы инопланетный якутский язык и ждём, когда солнце опустится за горизонт. Тьма — главная составляющая многих хорроров и место, где живут отвратительные твари. Но не забывайте, что нечистые силы, что правят бескрайними территориями Саха, хитрее своих зарубежных коллег по костедробительному цеху: вместо шалостей полтергейста и шумов в подвале — резкое похищение, вместо игры в кошки-мышки — перехват контроля над телом, а также засады в тёмном лесу и методичное, тихое убийство.
Даже неподготовленный зритель, решивший познакомиться с «Иччи», вряд ли успеет среагировать, когда семейная драма о противостоянии старых традиций и радикального молодого мышления превратится в плетение кружев немого ужаса. Ужаса бюджетного, минималистичного и требовательного к публике (особенно к тем, для кого якутская мифология экзотична), однако по-хорошему злого и приводящего в оцепенение.
«Чёрный снег», реж. Степан Бурнашёв, 2021
В 2010 году Дэнни Бойл выпустил триллер «127 часов» с Джеймсом Франко в главной роли об инциденте, случившемся с альпинистом Ароном Ли Ралстоном в 2003-м. Экстремал-одиночка застрял в горной расщелине «посреди нигде» и спустя почти шесть дней заточения смог выбраться из завала, ампутировав себе руку — извиняемся за ненамеренный каламбур — с помощью подручных средств. Так что же общего между фильмом Бойла и «Чёрным снегом» Бурнашёва? Отвечаем: и там и там неосмотрительные люди оказываются в плену беспощадной дикой природы. Вот только персонаж Франко, как и сам актёр, не мёрз на пятидесятиградусном якутском морозе. Да и на монтажном столе злоключения покорителя каньонов Арона Ралстона нарезали по-голливудски, мелкой дробью, в то время как застрявший посреди пустынной зимней дороги дальнобойщик в исполнении Федота Львова мучается, если можно так сказать, «в прямом эфире» — на протяжении двух длиннющих склеек, составляющих треть всего фильма. Его герою тоже придавило руку, только не 300-килограммовым камнем, а колесом «КамАЗа» — в этом случае счёт идёт уже на тонны.
«Чёрный снег» — кино короткое, но оглушающее, отрезвляющее и страшное. Это не хоррор, ведь в фильмах ужасов, как правило, пугают жуткими монстрами и невидимыми призраками, а тут, у Бурнашёва — физиологией и осознанием.
Во-первых, осознанием того, что рокового несчастного случая и не случилось бы, возьми главный герой попутчика. Однако свою роль сыграли жадность и нежелание делить добытые в обмен на палёную водку оленину и рыбу (алкоголь и мясо — главная после рубля валюта заполярного народа). Во-вторых, сбивает с толку и одновременно с этим воодушевляет осознание того, в каких условиях всё это снималось и в каких условиях и при каких температурах снимаются другие якутские картины схожего толка. Самоотверженное кино, обделённое большими бюджетами в силу своей местечковости.
Белый снег — радость и детство, катание на салазках и лепка снеговиков. Чёрный снег — боль и смерть; кровь, окропившая белизну и сияющая переливами при свете луны. «Чёрный снег» Бурнашёва — жестокое, но необходимое высказывание о том, до чего человека может довести алчность и на что мы готовы пойти ради выживания.
