30 лет назад на 48-м Каннском кинофестивале «Ненависть» принесла молодому и дерзкому Матьё Кассовицу приз за лучшую режиссуру. Сегодня яростная история отвергнутых обществом обитателей одного из парижских пригородов смотрится не менее надрывно и актуально. С 5 июня кинокомпания A-One выпускает «Ненависть» в ограниченный прокат (спецпоказы запланированы в Москве и Санкт-Петербурге). В честь юбилея культового фильма рассказываем, как он развеял романтический миф о Париже на примере трагических судеб подростков с окраин.
Дети, которых воспитала улица
«Ненависть» Матьё Кассовица, вышедшая тридцать лет назад, отвергла и уничтожила открыточный образ Парижа, города любви и романтического декаданса. Очищенная от туристического лоска криминальная драма рассматривала столицу Франции под непривычным углом. На первый план были вынесены не исторические районы с достопримечательностями, а неблагополучные, пыльные, грязные окраины, так называемые banlieues, пронизанные бедностью, расовыми конфликтами и полицейским произволом.
Изначально жилые комплексы с блочными домами в пригородах послевоенного Парижа возводили именно для рабочего класса, который по мере своего обогащения перебрался в более престижные районы. С 1970-х годов в банльё в основном заселялись иммигранты из Магриба и Тропической Африки. Отношение к темнокожему населению гетто во французском обществе уже тогда было преисполнено расовых предрассудков и откровенной ненависти.
«Ненависть» Матьё Кассовица открывалась видеохроникой гражданского протеста в одном из пригородов Парижа. Обитатели типовых бетонных коробок вышли на улицы и устроили показательный бунт после того, как арабский подросток Абдель получил серьёзные травмы во время своего пребывания в полицейском участке и попал в реанимацию. На «Ненависть», ставшую хлёстким социальным высказыванием во Франции середины 1990-х (правая политика президента Жака Ширака только усилила классовый конфликт внутри страны), Матьё Кассовица вдохновил вопиющий пример насилия, основанного на ксенофобии.
В 1993 году 17-летний уроженец Заира Макоме М’Боволе, который вместе с приятелями вынес из табачной лавки на севере Парижа две пачки сигарет, оказался в полицейском участке, где его приковали к батарее наручниками и вынудили терпеть унизительные издевательства. Инспектор полиции Паскаль Компен угрожал парню пистолетом и случайно выстрелил ему в лоб. После гибели подростка из семьи иммигрантов по халатности полицейского-расиста Париж охватили общественные беспорядки: разъярённые горожане устраивали баталии с жандармами и призывали правоохранительные органы к ответственности.
В «Ненависти» молодой еврей Винс (Венсан Кассель) корчит из себя Трэвиса Бикла перед зеркалом и фантазирует о мести за своего друга Абделя, который по вине полицейского впал в кому. Юноша, учившийся не в школе, а на улице, вместе со своими приятелями из трущоб, бенийцем Юбером (Юбер Кунде) и арабом Саидом (Саид Тагмауи), бесцельно слоняется по улицам гетто, усеянным многоквартирными блочными домами. Друзья-бездельники коротают время на детских площадках, зависают на крыше с другими мелкими преступниками и заглядывают в пострадавший от пожара тренажёрный зал. Фильм снимали в коммуне Шантелу-ле-Винь, поэтому в подлинности пригородной эстетики сомневаться не приходится. Монохромный визуал же значительно усиливает реалистичную органику «Ненависти».
Хотя Матьё Кассовиц, как и сыгравший Винса Венсан Кассель, воспитывался в богемной семье, в подростковом возрасте он часто бывал в пригородах. В банльё юного режиссёра, выросшего в центре Парижа, привело увлечение хип-хоп-культурой, зародившейся на окраинах французской столицы. «Я просто хотел, чтобы моему отцу было легче понять, что происходит в пригородах. Он никогда не понимал, почему я тусовался с темнокожими парнями: „Ты маленький еврей, что ты делаешь?“», — объяснял Кассовиц, ради чего снял фильм. В «Ненависти» хип-хоп и брейк-данс являются неотъемлемой частью уличной культуры молодёжи из предместий. Однако фривольные танцы и музыка, идеально соответствующие бунтарскому характеру юности, не покидают пределы обособленного мира предместий Парижа, где вроде бы дышится легко, но предчувствие насилия неизменно витает в воздухе.
Режиссёр заполняет пространство пригорода антиутопической безнадёгой: заброшенные автозаправочные станции, исписанные граффити, пустующие автостоянки, опущенные рольставни закрытых магазинов и гнетущий вид типового жилья наводят на мысль о коллективной стагнации. В банльё годами ничего не меняется: официально безработная молодёжь увлекается лёгкими наркотиками и периодически барыжит, попадает в тюрьму за кражи и каждый раз, оказавшись на улице, рискует быть схваченной, запытанной и застреленной полицией.
Пришельцы в Париже и цикличность насилия
Мальчишки с окраин Парижа, может, и хотят вырваться из неблагоприятной среды (Юбер, например, мечтает о собственном боксёрском клубе), но надменный Париж жестоко отвергает детей из пригородов. Несмотря на то, что в открытых пространствах гуляет дух маргинальной свободы, подростки и их семьи живут в изоляции от остального мира. Ощущение отверженности героев только усиливается, когда бедовая троица отправляется в центр Парижа — тесный, неуютный и опасный для тех, кто находится внизу социальной иерархии. Тёмные, запутанные подземные переходы, спиралевидные лестницы, приличные квартиры в центре города, исполинская голова (скульптура «Человек слушающий»), лежащая перед входом в церковь Сент-Эсташ, и арт-галерея доставляют мальчишкам из банльё дискомфорт, заставляя их чувствовать себя кем-то вроде пришельцев.
Классическая архитектура Парижа, в отличие от чёткого, контрастного изображения блочных построек в пригороде, в основном показана через расфокус и выглядит размытой, что тонко подчёркивает отчуждённость Винса, Юбера и Саида. Эйфелева башня мелькает вдали ярким маяком в кромешной тьме. Зритель понимает, что юношам из гетто никогда до неё не дотянуться. «Le Monde est à vous» («Мир — ваш»), — гласит рекламный баннер за окном электрички, на которой троица добралась до центра Парижа. Отсылка к «Лицу со шрамом» выглядит злой иронией над любимым девизом французов «Liberté, Égalité, Fraternité» («Свобода, равенство, братство»): подросткам из пригорода в столице никто не рад. Быть изгоями — их тяжкий крест до конца жизни (или неминуемой смерти от шальной пули).
Аресты за хранение гашиша, пытки во время полицейского допроса, драки со скинхедами и систематическая дискриминация — так выглядит парижский ад для мальчиков с окраин, которые хотели бы подняться, как Тони Монтана, но никогда не смогут себе этого позволить. Размахивающий подобранным во время уличных протестов пистолетом полицейского Винс пытается защититься от враждебного мира, отвечая агрессией на агрессию. «Ненависть порождает только ненависть», — говорит ему мудрый не по годам Юбер и оказывается прав.
Матьё Кассовиц выносит приговор обществу, в котором классовое неравенство порождает бесконечный цикл насилия. Режиссёр не предлагает вариантов для объединения расколотого общества, но снимает обезоруживающе честное кино, говорящее со зрителем на языке улиц. В финальной сцене фильма изображённые на стенах бетонных домов Шарль Бодлер и Артюр Рембо становятся свидетелями фатальной вспышки гнева, вызванного обоюдной ненавистью. Поэты-бунтари, символизирующие собой великую французскую культуру, свысока взирают на то, до чего их свободолюбивая страна докатилась.
«Это история общества, которое падает, но беспрестанно само себе повторяет, чтобы успокоиться: „Пока всё хорошо, пока всё хорошо, пока всё хорошо...“», — более меткого определения «Ненависти» до сих пор не придумали. Непреодолимая бедность пригородов, рост преступности на фоне классового неравенства и расовой дискриминации, социальная депривация и жестокость полиции по отношению к иммигрантам всё ещё отбрасывают тень на романтическую репутацию Парижа.
Спустя тридцать лет «Ненависть» едва ли утратила актуальность, а озвученные в ней конфликты лишь обострились. Матьё Кассовица неоднократно критиковали за то, что он делает акцент на классовом конфликте обитателей гетто и представителей закона, отказываясь обличать именно расовые предрассудки фликов, то есть полицейских. Однако сам режиссёр отмечает, что предвзятое отношение к его «Ненависти» во Франции со временем поменялось.
«Теперь они понимают. Полицейские — не расисты, они — полицейские. Если ты будешь участвовать в беспорядках, они надерут тебе задницу. И вдруг Жёлтые жилеты поняли: „О, чёрт, это не потому что [бунтовщики из пригородов] были темнокожими, это потому, что они боролись за что-то“. Но раньше они думали: „Вы можете сделать это с темнокожими детьми, но не с нами“», — объясняет режиссёр. Сегодня яростная и по-мальчишески мятежная «Ненависть» выглядит не призывом к сопротивлению несправедливости, а почти что гуманистическим манифестом: насилие неизменно приводит к насилию, но никогда не поздно опустить оружие.
