28 декабря на 92-м году жизни не стало Брижит Бардо — актрисы, чей взгляд ломал четвёртые стены, чья харизма чувствовалась на расстоянии. В знак прощания Антон Фомочкин восстанавливает мерцающий образ талантливой и пограничной дивы.
Брижит — вредина. Именно так о совсем ещё юной деве отзывалась её мать. Скверный характер был следствием внешней неказистости — немудрено, когда ребёнок близорукий аллергик с комплексом неполноценности. Родители, как известно, ставили на младшую сестру Мижану, Брижит же была той, кому позволяют иметь увлечения (вроде балета), убивающие время до тихого замужества. Однако мирно не получилось. Обложка Elle спровоцировала первое актёрское предложение (пока просто кастинг). На прослушивании Бардо приметил хитрый лис Вадик Племянников, он же — Роже Вадим, он же — человек, рождённый обольщать. Может, он не был выдающимся режиссёром, зато приманивал великих женщин. Правда, после того как снимал их, они непременно уходили — такая вот жертва искусству.
Ладно, чаще всего причины были куда прозаичнее, а Племянников просто был патологическим бабником. И что точно лучше любого кино Вадима, так это его мемуары — автофикшен высшей парижской пробы, легкомысленный настолько же, насколько болезненный. Страстные знакомства и горючие измены (стоит признать, доставалось и Племянникову), ситуативные прибаутки и исповедальные откровения, a lot of самобичевания, чтобы жизнь мёдом не казалась. Книга разделена на три части, на каждую — по одной большой любви, ставшей суперзвездой (там и Катрин Денёв, и Джейн Фонда). Главы про Бардо самые авантюристские, потому что молодо-зелено. Вадим находчиво ныкался от авторитарного отца Брижит, обхаживая подружку, пока сам не занял его место… Фигурально, он сделал её. За исключением блонда. Перекраситься брюнетку Бардо попросил Стено для съёмок «Любовницы Нерона». Она играла Поппею, исконно хитрющую императрицу, босиком снующую по головам падких мужчин. В кадре Брижит, впрочем, напоминала безвинный силуэт, собранный из морской пены (белоснежная тога в комплекте). Обыкновенно такое свечение исходило от артистов, игравших античных богов. До Олимпа и правда оставалось недолго.
Вадим старательно написал для тогдашней супруги и «Непослушную девчонку», и «Сорванную ромашку». Потом «И бог создал женщину». А Племянников создал идол, кажется, сам не осознавая, что с удивительной для дебютанта лёгкостью потянул на своих двоих сверхновую и запустил её на орбиту.
Объективно Племянников очень любил всех своих женщин. Наверное, поэтому «его» женщины в кадре особенно прекрасны. Но откровенно бульварный сюжет про сиротку-гедонистку, соблазнившую сразу трёх буржуазных братьев, в случае «И бог создал женщину» не так важен, как танец. Именно то, как, отдавшись карибским ритмам, Джульетта (Бардо) в чёрной водолазке и изумрудной юбке порхала по периметру кабака, взбаламутило общественность даже больше соблазнительных и нагих намёков Вадима до того. В этом эпизоде на экране пробился свободолюбивый шип, колючка, которая задевала и ранила любого мужчину, решившего к ней притронуться. Танцуя, Бардо буквально вьётся, дразня своей непоседливой гривой, сверкая своими ногами персикового отлива, стуча в барабаны, припадая к любовникам и отвергая их.
Она свободна. Она ничья. Это и возмутительно! В фильме Бардо благополучно сломала двух мужчин и обнаружила стержень в третьем, самом застенчивом. Его с робкой испариной на лбу сыграл Жан-Луи Трентиньян, которого Вадиму навязали под предлогом звезды в кадре. К нему на съёмках и уйдёт Бардо. Племянников, впрочем, так и не разгадав своей первой любви, останется её ami. Человеком, которому всегда можно позвонить, задыхаясь от тоски.
«Эта девушка создана для того, чтобы уничтожать мужчин», — пожалуется герой Курта Юргенса в «И бог создал женщину». Демонизировать Бардо — ах какая дьяволица — продолжат и другие. Дювивье выпустит фильм, который в отдельных странах будут прокатывать не просто под названием «Женщина», а «Женщина, подобная сатане», хотя в первоисточнике мужчина лишь приравнивался к марионетке в руках неласковой femme. Куда больше Бардо идёт тайтл, который даст своей экранизации всё той же книжки Пьера Луи Луис Бунюэль, — этот смутный объект желания. Призрачный за счёт свободолюбия. Ускользающий, потому что уже не угнаться.
Не прав был Курт Юргенс. Героини Бардо не уничтожали мужчин, лишь давали тем повод.
Наглядно это продемонстрировал Жан-Люк Годар в «Презрении». Исконно зашоренный анфан террибль «новой волны» пусть и оставил несколько канонических мизанкадров с актрисой (исключительно маркетингового толка для привлечения внимания и покоя продюсеров), органику Бардо понимал поверхностно, словно вслед за инвесторами воспринимая актрису как внешнюю оболочку, а не природную стихийность. Брижит, вышагивающая по руинам? Статуарность — последнее, что стоило бы в ней искать.
Героиня Бардо в «Презрении» вновь проверяла на прочность, но уже своего конформистского супруга-сценариста (Мишель Пикколи), самовольно сдавшего благоверную невеже-продюсеру для карьерной надежки, и окончательно разочаровалась в нём. Единственное, что у Годара оставалось верным, — она была свободна уйти. Брижит — не женщина, что убежала. Её героини если и уносились, то по-детски, вприпрыжку, потому что им некогда было медлить — земная твердь для них была слишком тяжела и скучна.
Её игривость и не вызывающая и толики сомнения самонадеянность благополучно уместились в два жеста. Первый — музыкальная пауза, нетленка, которую наше ухо воспринимает как задиристое жужжание («ма-жу-жу»). Песенка Moi je joue, если разобраться, — выпад в сторону публики. «Вы знаете мою игру наизусть, поэтому защищайтесь!» — почти выкрикивает Бардо, призывая и толпы своих экранных воздыхателей, и беспокойных зрителей, в те годы желавших знать всё о личной жизни актрисы, капитулировать. Равных ей просто нет.
«Я выиграла, ладно, поделом вам. Теперь вы моя игрушка», — констатировала Бардо. Это относилось и к кино, и к музыке. Бардо была воплощением. Манифестом. Соблазном и озорством. Печаль жила только на дне её глаз и в уголках пухлых губ — и то пока она не калечила очередного поклонника улыбкой. Это символическое в Бардо помогало ей противостоять жанрам, героям-любовникам, ненависти. Достаточно вспомнить «Бабетта идёт на войну» о прелестнице, которая по незнанке устраивается в публичный дом, а потом, эвакуировавшись с остальными куртизанками, задействуется британской разведкой в качестве шпионки.
Неслучайно Бабетта была и сироткой. Образность Бардо, которую с таким рвением осмысляла даже Симона де Бовуар, обычно не имела истока. Героини Брижит материализуются словно из ниоткуда. Как вечные искусительницы. Порождения общества (и его же капризные дети). Манящие страдалицы из античного сюжета. К сути был близок Вадим, уже в кульминации карьеры Бардо снявший её в роли Дон Жуана. Классический архетип стал атласной накидкой для Брижит, обнажив всю двусмысленность и лицемерие культуры, в которой то, что дозволено и нормализовано мужчине, остаётся предосудительным для женщины. Вадима интересовало нутро вечного персонажа; то, что обычно скрывает безупречное тело и является чем-то большим, чем кожа, кости. Та метафизика, что испытывает других, валящихся в бездну страстей. Увы, для Бардо эта роль стала предпоследней. Уйти, объятой инфернальным синим пламенем, было бы самым изящным жестом. Как со стороны Вадима. Так и Бардо.
Второй жест почти юношеской непосредственности — ещё одна сцена из дебюта Вадима. Наплевав на церемониальность, Джульетта бросает свадебный пир, уводя супруга нежиться в постели. Посреди трапезы героиня Бардо вновь явилась чинной толпе уже на домашнем, в халате, умыкнув у сборища бо-бо лобстера, фрукты и немного вина. В этом отсутствии светского такта — порой грубая, но всё же честность, за которую Бардо часто журили в жизни.
Этот вечный общественный процесс зафиксировал Анри-Жорж Клузо в «Истине» — здесь всё логично: кто ещё удосужился бы добраться до сути, как не классик взрывоопасных внутренних конфликтов и социального остракизма. По сюжету белокурую нимфу Доминик, напоминающую бледный бестелесный дух, судят за убийство благовоспитанного дирижёра. Но дело, конечно, больше, чем заурядная бытовуха. Да и музыкант не пай-мальчик. Доминик судят за её свободу. За чтение Симоны де Бовуар. За сломанную куклу сестры. За красоту, плотскую и имманентную.
Чем экранный суд отличается от того, что будоражило публику? Что манило и оскорбляло её одновременно каждый раз, когда на экране появлялась Бардо, своим существованием попирая пуританское коллективное бессознательное? Тем более на фоне благовоспитанной младшей сестры, ставшей писательницей и бизнесвумен.
«Истину» привычно причисляют к поздним и грузным промашкам Клузо. Но в этом фильме, задействующем дискурс Камю, автофикшен, подтексты звёздности Бардо, есть и подтверждение неразвеянного гения самого режиссёра и большого таланта Брижит, которой обычно и не требовалось играть — лишь жить. Ведь, как и Доминик, ей мало было истошно кричать, чтобы быть понятой, так как истина у каждого своя.
Истина Брижит была в том, чтобы ретироваться на пике. Оставаться миражом дерзости и колючей красоты. Никогда не увядать, пусть не в жизни, но хотя бы на экране. Ведь мало легко появиться, так же необременительно нужно и уйти.
