20 сентября 1975 года состоялась премьера «Собачьего полдня» Сидни Люмета. Переживающий нервный срыв Сонни Вортцик (Аль Пачино) вместе с подельниками пытается ограбить банк, оказываясь в заложниках у своих ошибок. Снятый по мотивам реальной истории фильм получил пять номинаций на «Оскар», выиграл статуэтку за лучший сценарий и стал бессмертной классикой жанра: неясно, правда, какого — криминальной комедии, мелодрамы или трагедии.
Карина Назарова рассказывает о создании «Собачьего полдня», его непостижимом характере и драйве.
Материал 18+
Основано на реальных событиях
22 августа 1972 года в 15:00 вооружённый Джон Войтович, ветеран войны во Вьетнаме, вместе с подельниками, Сальваторе Натурилем и Робертом Вестенбергом, вломился в отделение банка Chase Manhattan в Бруклине в надежде сорвать куш в размере 150–200 тысяч долларов. Незадолго до этого Войтович разговорился с одним из начальников банка в клубе Ист-Виллиджа, тот как на духу рассказал незнакомцу о расписании и процедуре пополнения банковских сейфов. По идее, бедняку Войтовичу оставалось зайти в отделение и выйти несметно богатым, но, как назло, именно 22 августа в 15:00 кассы оказались пусты, грабителей ждали лишь несчастные 29 тысяч долларов. Глупая авантюра масштабировалась в катастрофу, когда, завидев полицейскую машину, Вестенберг струсил и сбежал, а Войтович и Натуриль в панике взяли семерых заложников из числа персонала.
Казалось бы, обычное для Нью-Йорка дело, ведь что там только не случается. Но преступление Войтовича обернулось поступком, достойным романтической трагедии и сотен новостных репортажей. Выяснилось, что днём ранее вторая жена Джона пыталась покончить с собой, пережила клиническую смерть и попала в психиатрическое отделение. Узнав о случившемся наутро, к обеду Войтович уже отправился грабить банк — только так он мог исполнить мечту страдающего любимого человека о жизненно важной операции, невозможность которой привела к суициду.
К 17:00 отделение оцепила толпа из журналистов, телевизионщиков, зевак, двухсот полицейских и агентов ФБР во главе с переговорщиком Ричардом Бейкером. Войтович устроил для зрителей целый карнавал. Он выходил из банка с грозным видом, угрожая что-нибудь учинить, например застрелить копа. Выпросил у Бейкера три пиццы, дав доставщику тысячу долларов, взятую из банковской кассы. Выпустил одного заложника в обмен на освобождение Элизабет из клиники и свидание с ней. Та, впрочем, поспешно отказалась от встречи. «Я затеял это ради тебя, почему же ты меня боишься?» — выл Джон по телефону. Всё разворачивалось на глазах миллионов телезрителей.
Смотрите также: Почему Аль Пачино — лучший актер в истории кино?
Что интересно, знакомые, мать, неофициальная жена и законная супруга Войтовича, Кармен, и даже его дети, бывало, дрожали от одного его присутствия, но не заложники. То ли забавная эмоциональность грабителей, то ли их полнейшая некомпетентность пробудили в банковских тружениках стокгольмский синдром. Менеджер отделения, Роберт Баррет, описывал пережитое как «самый весёлый вечер за долгое время». А сотрудница Ширли Болл с улыбкой вспоминала, как Войтович просил у ФБР вертолёт, надеясь отправиться вместе с сотрудницами «в Москву, Тель-Авив или арабскую страну». «Рванём куда захотите, девчонки», — обещал грабитель. Агенты ФБР распорядились иначе: во время трансфера преступников и заложников в аэропорт Натуриля застрелили, а Войтовича задержали и посадили в тюрьму на пять лет.
Ограбление Chase Manhattan широко освещалось в СМИ, во многом из-за эксцентричного зачинщика — личности с крайне необычной подноготной даже для «прогрессивных» 1970-х. Несколько месяцев газеты и телеканалы, не замолкая, расследовали и спорили о характере и реальных мотивах Войтовича. В сентябре 1972-го журналисты П. Ф. Кладж и Томас Мур опубликовали в журнале Life статью «Мальчики в банке» — полухудожественную хронику событий августовского дня. Точно описав Джона как «парня-красавчика с поломанным лицом Аль Пачино или Дастина Хоффмана», авторы заинтересовали продюсеров Мартина Эльфанда и Мартина Брегмана из студии Warner Bros., тут же решивших адаптировать статью в сценарий игрового фильма.
Подготовка к кино
Warner Bros. выкупила у участников событий права на экранизацию истории. Войтович получил 7500 долларов, часть из которых выделил жене на операцию. Студия также покрыла расходы на похороны Натуриля, что дало продюсерам свободу использовать его имя и личность в фильме без косметических изменений. Вскоре к работе подключился Фрэнк Пирсон, сценарист нуарных телесериалов 1960-х и комедий «Кэт Баллу» и «Хэппенинг» Эллиота Силверстайна. Он сменил имя Войтовича на Сонни Вортцика, перелопатил горы следственных материалов, ходил по местам славы грабителя, потратив на написание сценария полтора года.
Читайте также: 100 лет Сидни Люмету
Сценарий — полдела. Фильм бы ни за что не сложился без видения Сидни Люмета — маэстро, знающего толк в трагикомедиях, снявшего виртуозные оды Нью-Йорку и героям-аутсайдерам — «Ростовщика» и «Серпико». В качестве локации Люмет выбрал заброшенный ангар бывшей шиномонтажки на Проспект-Парк-Уэст в Бруклине. Пока команда фильма выстраивала декорацию банка, режиссёр вместе с оператором Виктором Дж. Кемпером продумывали хореографию и логистику движений нескольких камер. Постановщик хотел по-репортёрски задокументировать сдавленную атмосферу душного Нью-Йорка, бурлящую жизнь его мигрантских кафетериев и дешёвых парикмахерских. А заодно погрузить зрителей в клаустрофобическое отделение банка, чьи узники медленно лишаются воздуха и шансов на выход.
Через режиссёра Брегман добрался и до Аль Пачино. Выросший в Южном Бронксе и недавно сыгравший в «Серпико» актёр идеально подходил на роль спятившего бедолаги из низов — упомянутый в статье Life Дастин Хоффман вроде как даже не рассматривался студией. Но работающий по Методу Пачино уже отдал всю душу и силы «Крёстному отцу 2» и ради своего же блага не хотел погружаться в очередной эмоционально изнуряющий проект. Месяцами артист держал продюсеров в подвешенном состоянии, пока Брегман не убедил Пачино хотя бы прочесть блестящий сценарий Пирсона. Поверженный историей Аль наконец согласился — до старта съёмок оставалось три недели.
Решение загадки Сонни
По воспоминаниям актёра, он никак не мог раскусить своего персонажа. Эта же проблема беспокоила Пирсона. Войтович попросту не поддавался портретизации. Из показаний его знакомых получался человек-калейдоскоп с эклектичной архитектурой характера. И вот, изучив отснятый материал, актёр заметил, что «играет пустоту», и незамедлительно потребовал от Люмета начать всё сначала.
Читайте также: Текст к 85-летию Аль Пачино
Размышляя о новой стратегии исполнения, Пачино заперся дома с галлоном белого вина. В помутнённом алкоголем сознании вдруг мелькнул свет: Аль прикинул, что его непонимание персонажа может стать техникой игры, ведь Сонни состоит из внутренних лакун, смятения и непонимания. Герой требовал от Пачино спонтанности, физического, а не психологического проживания. Вернувшись на площадку в полном раздрае, услышав команду «Камера, мотор!», Аль по-новому — дёрганно, взволнованно и оживлённо — передвигался по сцене, смотря по сторонам бегающими, одновременно напуганными и стеклянными глазами. Команда думала, будто он переживает нервный срыв. Но срыв случился у его героя и, что важно, ещё за кадром.
Аттика! Аттика!
Сонни на первый взгляд кажется классическим персонажем американского кино 1970-х — неудачливым отщепенцем и преступником с поломанными жизненными ориентирами, налётом эгоцентризма и неминуемым трагическим исходом. Нет, Сонни стал редким для эпохи киногероем — нервным и, в сущности, безобидным юношей, который просто устал терпеть. Похоже, без Вортцика не было бы и героя люметовской «Телесети» — телеведущего Говарда Били (Питер Финч), тоже устроившего спектакль безумия и неповиновения на всю Америку. Словом, режиссёр бы, наверное, и не переключился на телевизионную тему, если бы не сюжет «Собачьего полдня». Характер Вортцика обретает черты тогда, когда к банку слетаются репортёры. Когда телефонный провод обрывают ведущие телешоу, желающие взять комментарий у грабителя, а телеканалы в унисон начинают трещать об инциденте в Бруклине, воспевая и принижая очередного городского чудилу.
Чувствуя на себе взгляд всей страны, видя себя на телеэкране, воришка-растяпа вдруг превращается в активиста. Выбегает на улицу, неловко придерживая за собой дверь, ходит из стороны в сторону и вопит: «Аттика! Аттика! Помните Аттику?» — отсылка к жестоко подавленному тюремному бунту 1971 года. (Заключенные американской тюрьмы «Аттика» взяли в заложники 42 сотрудника, требуя защиты своих политических прав. — Прим. ред.) Следом он яростно требует, чтобы полиция опустила всё оружие, осуждающе тычет пальцем в очумевших законников, напоминая собравшейся толпе из аутсайдеров и зевак, что, «если бы не телевизионщики, копы всех бы тут поубивали».
Пачино считает эту сцену самой мощной во всём фильме. Причём получилась она спонтанно. Помощник режиссёра, Бертт Харрис, за секунду до съёмок предложил актёру произнести «Аттика». Импровизацию подхватили статисты, начав хором скандировать многозначное слово. Так Харрис и Пачино открыли второе дно истории, сделав из фильма Люмета политический жест, призыв к действию и более внимательному взгляду зрителей на всё, что происходит вокруг.
Трагедия преступника
Мы так и не узнаем, насколько искренним был выпад Сонни в сторону властей. Из-за бормотаний невпопад, укачивающих движений и безостановочной беготни героя сфокусировать взгляд удаётся только на его очертаниях, резко скользящих по пространству, но не на мыслях. Режиссёр осознанно не даёт добраться до сути Сонни, размывая его характер в череде противоречивых мнений о нём. Для сержанта Моретти (Чарльз Дёрнинг) Вортцик — бывалый псих, для обитателей улиц, изгоев системы и меньшинств — суперзвезда и защитник. Для гиперопекающей матери, сыгранной мягкой Джудит Мэлиной, — замечательный мальчик, чуть-чуть слетевший с катушек после войны. Ну а для заложников Сонни и его подельник — испуганные парни, которых бояться попросту унизительно.
Как отмечал кинокритик Роджер Эберт, Люмет не анализирует Сонни и не объясняет его становление, презентуя уже оформленного персонажа. Прелюдией сюжета служат планы пылающих от жары ленивых улиц послеобеденного Нью-Йорка. Экспозиция намекает, что на заполненной памятными табличками карте судьбы Вортцика ограбление — не формирующее событие, а всего лишь случайность, оплошный выбор, буквально поворот не туда, за которым последуют новые закоулки. Где-то на этих бруклинских проспектах случались ссоры, разговоры, драки, незаконные свадьбы, несчастные браки. А в невидимых из Нью-Йорка окопах за океаном герой пережил опыт войны, и не один он. Важны ли эти детали для понимания фильма? Как будто нет. Камера ведь изначально случайно решает, к кому ей примкнуть: видит красивое лицо Пачино, мертвецки бледного Сэла в гровобом исполнении Джона Казале и из любопытства решает с ними за компанию выбраться из душных улиц и упасть в холодное пространство банка, ещё не зная, что там вот-вот отключится кондиционер и возьмёт свой разбег трагедия.
Вплоть до финальной трети Люмет выстраивает классическую комедию неудач, сгущая абсурд настолько, что невозможно поверить во всамделишность произошедшего. Но юмор помогает Люмету сатирически выудить из истории Сонни зашоренность социума, сенсационную природу телевидения, лицемерие и беспредел властей. Взять, к примеру, эпизод, когда Сонни выпускает темнокожего заложника, а полицейские бросаются на него, как быки на красную тряпку. Режиссёр также развенчивает миф о свободных 1970-х, подслушивая нелестные комментарии прохожих об ориентации Вортцика и касаясь камерой их осуждающих и насмешливых взглядов. Буфером в конфликте консервативного большинства и контркультурщика-отщепенца неожиданно становится социопат Сэл, оскорблённый ошибочным клеймом телевизионщиков, назвавших его гомосексуалистом.
Насмешливая интонация, впрочем, — лишь одна из партий соркестрированной режиссёром реальности. Не используя музыкального сопровождения, Люмет прислушивается к многоголосию толпы, шуму улиц, тремоло полицейских, а в редких паузах — к беззвучному монологу Сонни, идущему в виде бегущей строки на выразительном лице Аль Пачино. Эта городская симфония, а может, грустная соната одиночки, движется на мучительно долгом крещендо. Однако кульминация свершается не в эмоциональных пиках, а в замедлении ритма и снижении громкости. Послезакатный Нью-Йорк остывает от сорокаградусной жары. Горячий пот на лицах, плавящихся на крупных планах, сменяется холодными слезами и дрожью героя, встречающего неизбежность. Крикливый Вортцик уже не посылает всех на три буквы и не дёргается из угла в угол, а затихает, сжимая свою распухшую от страха голову в ладонях. А глаза, прежде выпрыгивавшие из орбит в поисках выхода, останавливаются в мёртвой точке. Облачившись утром августовского дня в трагического героя, Сонни, может, хотел быть пойманным, чтобы выпустить пар собственной истории и остыть наконец.
Источники:
- Мемуары Аль Пачино «Sonny Boy»
- Статья из журнала Life «The Boys in the Bank» (1972 г.)
- Статья Артура Белла для журнала Voice «Littlejohn & the mob: Saga of a heist» (1972 г.)
- Первая рецензия Роджера Эберта на «Собачий полдень» (январь 1975 г.)
