Зинаида Пронченко о новой, лучшей за долгие годы, картине Романа Полански.
Одному богу известно, когда Роман Полански оставит нас навсегда, и только бог его простит за события уже полувековой давности. Ведь даже сам обвиняемый, как видно из предсмертной записки, пардон, картины «J’accuse», с совестью не в ладах, вплоть до умопомешательства, весь мир для него давно — зал суда, а люди — либо прокуроры, либо адвокаты.
В 1894 году примерно так же себя чувствовал Альфред Дрейфус, когда на Марсовом поле с него срывали погоны, с той лишь разницей, что Дрейфус точно был невиновен, а Полански точно не знает, в чём его вина и почему в 2019 году его продолжают преследовать и бойкотировать — власти, члены жюри международных фестивалей, феминистские организации. Однако кино он снимает не за тем, чтобы объяснить нам, зрителям чужой биографии, своя-то такая плоская, каково это — быть жертвой судебного произвола. «J’accuse» о том, каково это — быть, и точка: виноватым и невиновным, палачом и жертвой, падшим и восставшим из ада.
Автор, который с большой буквы, говорит: се человек — и Дрейфус, и его спаситель генерал Мари-Жорж Пикар, и его мучители — глава контрразведки сифилитик Жан Сандерр, командант Анри или коррумпированные горе-эксперты в лице графолога Альфонса Бертийона, потому что и к этой клике Автор тоже испытывает жалость. Все они (мы) — заложники жизни, а её не выбирают, её живут, потом умирают, справедливость всегда торжествует слишком поздно. Полански видел и страдал столько за свои 86 лет, что давно отринул флоберовский тон — спокойное омерзение перед копошащимися мразями или ярость на грани с истерикой Селина, сформированного, кстати, «делом Дрейфуса». Его «J’accuse» хоть и полон иронии Мопассана или пафоса Золя, ближе всего по интонации к великому мистику и утешителю Гюисмансу. Свобода, равенство и братство существуют только на том свете, куда каждый заходит поодиночке, неважно — герой или антигерой.
Кадр из фильма «Офицер и шпион», реж. Р. Полански, 2019 г.
Вдохновение Полански черпает не только в большой прозе, но и в камерной поэзии станковой живописи. «J’accuse» полнится цитатами — от клаустрофобных портретов Энгра до переливающихся солнечным светом пленэров Мане, от братских могил Курбе до интимистской оды радости Кайботта, от кабацкого угара Тулуз-Лотрека до вечного одиночества Писарро. Вязкая гризайль и шум парижских бульваров родом уже из ХХ века, пыльная позолота интерьеров ампир, оставшихся в столетии, испускающем дух, звонкая тишина бретонской вольницы или глухое безмолвие отошедшего бошам Эльзаса — ДНК великой французской культуры рубежа веков, постфактум считающейся символом прогресса и универсальных демократических ценностей, которую Полански хладнокровно разоблачает. Главный безродный космополит и индивидуалист современности не раскладывает красочное прошлое на пошлые «живые» картины, а пересобирает, чтобы навести мосты между тогда и нынче — между 3-й и 5-й республикой, liberté и либерализмом, революцией и люстрацией — политические моды меняются, нравы остаются.
Разумеется, Полански не ставит знак равенства между собой и Альфредом Дрейфусом в, к счастью, сдержанном исполнении Луи Гарреля, набившего руку за последние годы на неожиданных перевоплощениях (от Годара до Робеспьера). Для таких вульгарных спекуляций он слишком хитёр и слишком устал. В балансирующей между оперой и опереттой картине Автор един во множестве персонажей. Подаёт нам пример упрямого благородства из-за нафабренных усов Пикара, в общем-то утомительного резонёра, брызжет слюной как позёр-адвокат (Мельвиль Пупо), упивается своим моральным превосходством как совесть нации Эмиль Золя или, наоборот, упирается вопреки всем уликам как дубина стоеросовая командант Анри. За 50 лет страха и паранойи Полански научился защищаться и нападать, кичиться совершённым преступлением и посыпать голову пеплом, играть сам с собой в поддавки и, отчаявшись найти душевный покой, просто хранить молчание. Дрейфус — его «дело», но не его тело. Тело Полански будет предано земле, дело Полански живёт и будет жить, абсолютно точно вне порицающих кавычек.
