В этот раз Алексей Васильев не просто подобрал книгу для экранизации, а сокрушается, что кинематографисты до сих пор не взяли роман «Зимняя война в Тибете» в оборот. Крах и возрождение цивилизации, апокалипсис и постапокалипсис, насилующие новобранцев женщины и мрачный оптимизм. Режиссёр утверждён, актёры тоже.
«Теперь вместо борделей женщин берут на войну как наёмниц. Должен признать, что отчаянной храбростью они превосходят мужчин, а из-за секса фронт стал ещё более адским: убивают и совокупляются вповалку, без разбору. Кровь, сперма, кишки, околоплодная жидкость, потроха, зародыши, блевотина, орущие новорождённые, мозги, глаза и последы потоками катятся с гигантских глетчеров в бездонные пропасти».
Впечатляет, не правда ли? Просто удивительно, что в наш век, когда апокалиптические кинозрелища едва поспевают затмить апокалиптичность всамделишных общепланетарных переживаний, когда гендерные роли полностью опрокинулись, когда Илон Маск сообщил о полной готовности выпустить в наши ряды андроидов, права на экранизацию этой повести о Третьей мировой войне и последовавшей тибетской бойне, в которой искалеченные люди-полуавтоматы охотятся друг на друга в катакомбах, а женщины-офицеры жадно набрасываются и насилуют парней-новобранцев, до сих пор не оказались объектом жадной распри стервятников-киношников!
Фридрих Дюрренматт — ветеран экранизаций
Возможно, никому не приходит в голову искать в глубинах прошлого века литературную основу, столь крикливо соответствующую истошности нашего нынешнего состояния, что будь она написана сегодня, то её образы можно было бы принять за пародийный перебор? Ещё меньше ждёшь найти её в литературе Швейцарии, идиллической нейтральной страны. И уж совсем, видимо, никому не приходит в голову, что может найтись пропущенная вещь в наследии такого прирученного кинематографом, одомашненного телевидением автора, как Фридрих Дюрренматт.
Его детективные романы, где туман криминально-юридической загадки уплотнялся за счёт невозможности расшифровать абсурд социального мироустройства, его сатирические пьесы, где смех оглушал жестокостью, были не просто прочитаны, а помногу раз перечитаны в кино и на телевидении вдоль и поперёк. За 65 лет, прошедших с цюрихской премьеры его «Визита старой дамы», эту пьесу переносили на большой и малый экраны 16 раз, причём буквально повсюду — от Португалии до Эстонии, от Ирана до Сенегала. Роль миллионерши Клары Цаханассьян, на старости вернувшейся в опустившийся городишко своего детства обменять чек, способный восстановить экономику края и всех его жителей, на жизнь одного-единственного бесполезного старика, в 16 лет разбившего ей сердце, играли звёзды первой величины — от Ингрид Бергман до Екатерины Васильевой. Только на одном советском телевидении за Дюрренматта брались, и всегда — достойно, четырежды: «Последнее дело комиссара Берлаха» (1971), «Авария» (1975), «Физики» (1988), «Визит дамы» (1989), причём к ленинградской телеверсии «Физиков» автор ещё и лично записал вступительное слово, видеообращение. Но и собственных постановок нашему теленачальству было мало, и в эфир ставились зарубежные: например, созданная в 1974 году французами экранизация романа «Судья и его палач» (1952).
«Зимняя война в Тибете»
Наверное, телевидение, постановка — ключевые слова в объяснении той загадки, отчего же «Зимняя война в Тибете» до сих пор не бряцает сталью протезов-оружий в Dolby-колонках, не проливается потоками крови на белоснежные склоны гор и простыни экранов. Эра телевидения приучила, что Дюрренматт — это своего рода социально-психологическое увеличительное стекло, лабораторный опыт на бывалых актёрах. Вот и не ищут у него книжки, где ад, так созвучный ощущениям именно нашего времени, разверзается на склонах и в недрах гор — сперва в Альпах, затем в Гималаях и Каракоруме. Не ждут настолько плотного нагнетания технологического и морального апокалипсиса, что сам ядерный взрыв возникает на страницах повести эдаким сопутствующим пейзажем, нужным для настроения, но не обязательным для интриги абзацем «про природу»: «На перевале Шплюген я сбросил русского офицера в водохранилище, мотоцикл утопил тоже. Офицер неожиданно напал на меня, когда я приостановился, любуясь на атомный гриб, который поднимался на небе с запада. Я впервые видел его». Не рассчитывают получить главных героев, которые большую часть фильма будут выглядеть так: «В инвалидной коляске сидел безногий солдат. Вместо рук у него были протезы, левая представляла собой конструкцию из стальных стержней, переходившую в автомат. Кисть правой искусственной руки состояла из щипцов, отвёрток, ножей и стального грифеля. Нижняя часть лица — тоже стальная, на месте рта — шланг».
Пройдёт совсем немного времени, прежде чем примерно в такую же конструкцию превратится и наш главный герой, от лица которого ведётся повествование. Просто Наёмник, как он сам себя называет. Или — Гансик, как зовёт его старый командующий, с которым они в первые дни войны даже умудрились стяжать Швейцарии мимолётную славу, задержав русских при Ландеке. Или — Полковник, как шёпотом обращаются к нему в городе его детства в кантоне Берн, куда он совершит двухлетний пеший переход из Нижнего Энгадина, где его застигнет весть о всеобщей капитуляции. Или — ФД256323: этот порядковый номер присвоит ему другой наёмник, тот, что поставит его на учёт, когда он прибудет в Тибет, где ведёт свою войну с неизвестным врагом взявшая на себя функции павших правительств всемирная Администрация. Превратившись в полуробота, он будет колесить по катакомбам и шахтам, прорубленным в горах, слепнуть и чёртить стальным карандашом настенные надписи — двухсотметровые строки, по семь на каждой стене. Эти строки найдут исследователи будущего и будут спорить, одному или нескольким авторам они принадлежат, — здесь кроется непременная, коли речь зашла о Дюрренматте, детективная загадка, в ней — и некоторая загадка подбора актёров, о чём — чуть позже. В этом самом будущем от Европы сохранилась только её «чудесная музыка» — под которой подразумевают, например, швейцарский гимн, ибо Бах и Бетховен сгинули вместе с нашим континентом; верно, так же мы наделяем сверхценностью сохранившиеся от канувших цивилизаций вроде майя артефакты, которыми тогдашние люди дорожили не больше, чем мы — скатертями и обоями, духовное же величие ушедших мы не в состоянии представить даже гадательно. Для исследователей этого самого будущего строки на стенах лабиринта, строки повести Дюрренматта — источник догадок, как древние письмена и наскальные росписи.
Кастинг
В строках Наёмника возникнет многое — и первые дни Третьей мировой, и попытки объяснить причины и закономерность атомной войны с точки зрения астрофизики. В фильме первое превратится в игровые эпизоды, второе может стать восхитительным фильмом внутри фильма, компьютерной анимацией с дикторским комментарием, чем-то сродни научным программам, только выполненной с тем размахом, который предполагает IMAX. И всё же в какой-то степени это монофильм — один (или всё же не один?) герой во тьме со своим внутренним монологом, в котором он пытается объяснить мир и себя. В современной кинофантастике есть лента с похожей структурой — монофильм об астронавте на далекой станции «Луна 2112» (2009); тот астронавт в исполнении Сэма Рокуэлла, если видели, сперва выясняет, что его вовсе нет, он — клон астронавта, оставшегося на Земле, клон, которому вживили воспоминания того, другого, а следом станция становится населена множеством таких же клонов, его двойников. Та лента была многообещающим дебютом Дункана Джонса, сына Дэвида Боуи, и он мог бы стать великолепной кандидатурой для постановки «Зимней войны». В следующем своём фильме, «Исходный код» (2011), Джонс сделал главным героем человеческие обрубки (Джейк Джилленхол), оставшиеся от солдата в Афганистане: их сцепляют стальными конструкциями люди из военного ведомства и, воспользовавшись тем, что мозг солдата не умер, погружают его в эксперимент, способный, в случае удачи, изменить ход времени и перевести стрелку на трассе, по которой неслась судьба человечества. Этот опыт также пригодится в фильме, где действуют солдаты-инвалиды, на две трети собранные из металла. Затем Джонс перенёс на экран «Варкрафт» (2016) — масштабное рубилово сгодится для панорамных сцен битв, вроде той, которой мы открыли наш рассказ. И, наконец, самый свежий его фильм — «Немой» (2018), один из важнейших, ключевых героев повествования Дюрренматта также глух и нем.
Что касается кастинга — тут нам понадобятся четыре актёра, черты лиц которых должны неуловимо напоминать друг друга. Не спрашивайте, почему: тогда мне пришлось бы раскрыть тайну романа, которую сам Дюрренматт приберёг на потом, на постскриптум, созданный на основе позднейших исследований тибетских наскальных надписей. В качестве таких черт я выбираю волчий разрез глаз и высокие скулы — этот тип мужской красоты будет гармонировать со зверским, агрессивным началом книги, а также с представлениями о немецком солдате, взбесившейся арийской крови.
Двое из них — это наш главный герой. На Третью мировую Гансик отправился, защитив диплом по Платону, но ещё не успев сдать устного выпускного экзамена. Он молод, хорош собой, вынослив, образован, корректен и безжалостен. Джереми Ирвин — вспомните, как смотрелась на нём форма военного летчика Второй мировой в фильме «Женщина в чёрном 2» (2014).
Однако в Тибете, где он больше не Гансик, а только ФД256323, уже в качестве циничного наёмника, которого сразу насилует женщина-офицер, покоцанного мужика, незамедлительно и безотказно откликающегося на любое скотство, его должен заменить Тейлор Китч.
Командующий, пьющий беспробудно, громкий, «прорвавшийся в Брегенц» даже после атомной бомбардировки и всё же здесь, в Тибете, усомнившийся в самом существовании «врага», — Тиль Швайгер.
И четвёртый актёр — назовем его роль Глухонемой, тот, что начертил на школьной доске в качестве ключа ко всему происходящему число Лошмидта в день, когда Гансик вернулся в свой город, — Александр Скарсгард.
Всем этим четверым актёрам присущ садизм, тем более яркий, что обтянут, как мундиром по фигуре, эдакой корректной мужской манерой держаться, и прорывающийся в злых глазах, вспышках бешенства. Их черты лиц взаимозаменяемы, могут перетекать друг в друга, легко предположить, что повзрослевший Ирвин, сложись его жизнь нервно и в сопровождении будоражащих веществ, мог бы выглядеть как Китч, или что Китч при более щадящих социальных обстоятельствах мог бы приобрести лоск Скарсгарда.
И есть ещё три героя — из родного города Гансика. Огромный Эдингер — до войны философ, предсказавший всё последующее развитие событий, и уклонист, осуждённый на пожизненную каторгу, после — городской представитель новой мировой Администрации. Силач, в котором здравый смысл и противодействие злу не оказались, однако, тождественны добру. Но у него теперь есть семья, дочь, должность, пентхаус, крыша, на которой он, попивая ночами коньяк, наблюдает гибель цивилизации и множит людские страдания. Крис Пратт.
Нора — гордая и красивая шлюха, переспавшая со всем офицерским составом, пожалуй, единственный персонаж, у которого есть своя традиционно прописанная интрига, своя решённая в обычных драматургических канонах «эмоциональная арка». Марго Робби — по крови она наполовину немка, её шик как раз позволяет предположить в ней именно швейцарскую немку, и вопреки тому, что её сцены происходят уже после атомной бомбардировки, она не должна производить впечатление тщедушности: напротив, в бункерах запасы продуктов остались нетронутыми, их в тысячи раз больше, чем осталось людей на земле, бедный люд нынче обжирается тортами и пирожными — как завещала ему некогда Мария-Антуанетта.
И, наконец, майорша — главнокомандующая борделя, женщина с круглым, энергичным лицом в форме офицера Армии спасения, пахнущая луком, свойская, но не грубая, она берёт гитару и поёт вместе со своей «бригадой»: «Божьи девы, груди — к бою! В бёдра влить весёлый пыл! Кто пожертвовал собою, сладкой вечности вкусил!» Это, безусловно, кастинг по инерции, но разве не написан этот эпизод будто специально под Анну Михалкову?
Такой вот страшный роман, написанный с тем оптимизмом, что дарит нам знание: цивилизации недолговечны, не вечен даже климат на Земле, но человеческая раса снова пробуждается и строит новые миры в новых, прежде считавшихся неприступными зонах. Как те будущие исследователи с Тибета, что уважали музыкальную культуру Европы, судя о ней всего лишь по аляповатому гимну, сочинённому провинциальным пастором XIX века. Хотя нынче, наблюдая, как киношники даже с ничтожного расстояния в каких-то четыре десятилетия в близорукости своей эрудиции не в состоянии разглядеть и оценить идеальную литературную основу для блокбастера, кажется: если людям будущего от нас останется всего-навсего государственный гимн, это и будет красная цена и нам самим, и нашей хвалёной культуре.
