Алексей Васильев берётся за «проклятую книгу». Дважды кинематографисты работали над её экранизацией, а судьба рушила планы. Но мечтать нам ещё не запретили, так что воображаем, какой бы получилась адаптация дебютного романа Донны Тартт.
Дебютный роман
«Они убили Кенни! Сволочи!» — так, с наскока, начинается дебютный роман лидера современной американской беллетристики, лауреата Пулитцеровской премии Донны Тартт «Тайная история», опубликованный, когда ей было 29 лет. Только убили не Кенни, а Банни. И не они, а мы. Рассказчик, студент элитного колледжа в Вермонте, на первых двух страницах бросает карты на стол: речь пойдёт о событиях, что привели его с четырьмя товарищами по классу древнегреческого к убийству своего шестого одногруппника. Следующие 600 страниц — элегическая исповедь-воспоминание юного социопата, сумевшего, наперекор скромному происхождению, влиться в кружок золотой молодёжи — чтобы стать влюблённым, заворожённым, околдованным свидетелем катастрофы убегающей юности и соучастником преступления.
Новенький пересекает порог учебного заведения — и вступает в круг загадочных ровесников и их диковинных отношений. Всё дышит юностью и пороками, о которых пока новичку остаётся только гадать, сладко предвкушая минуту, когда ему будет дозволено заглянуть за покровы, скрывающие истинную суть этих скованных жестов, украденных поцелуев, потаённых взглядов и недосказанных фраз, что тонут в литрах алкоголя и потоках греческой философии. Один из возможных путей экранизации этого романа — тот, каким пошли авторы первых «Сумерек»: атмосферная, томная, волнующая молодёжная мелодрама о переходе из мира детства в мир вседозволенности. Собственно, «Сумерки» и выросли из книги Тартт — именно «Тайную историю» литературоведы считают романом, положившим начало поджанру «тёмной академии». «Сумерки» — его вульгарная и низведённая до школьного уровня версия; «Тайная история» — интеллектуальный прародитель, испытывающий самых защищённых молодых представителей американской цивилизации — и её саму — на прочность Платоном и Аристотелем, Эсхилом и «Вакханками», дионисийским культом и, как сказано в романе, «византийским круговоротом существования».
«Тайная история» и кинематографисты
Киношники взяли роман в оборот незамедлительно. Но все три случая, когда права на экранизацию были проданы, причём самым видным деятелям, срывались, дважды — из-за внезапной гибели кого-то из основных создателей — что прикрепило роковой шлейф к роману, и без того награждённому ореолом фатума, неизбежности в силу исповедуемых его героями древнегреческой философии и ритуалов. И быстрее на экран пробилась поздняя книга Тартт, её magnum opus «Щегол» (2013), справедливо водрузивший на неё корону Диккенса современной литературы. Однако, хоть и принятый в обработку такой родовитой голливудской компанией, как «Уорнер Бразерс», в переводе на язык кино «Щегол», прочитанный киношниками поверхностно, поспешно, скороговоркой, предстал обескровленным, как версия с картинками для альманаха «Ридерз Дайджест». Этот опыт навеки отвратил Тартт от кино, она даже уволила своего постоянного агента, которая была инициатором передачи прав на «Щегла», и «Тайную историю» мы, по-видимому, можем и не увидеть при жизни автора.
Кастинг
Так что — погрезим. И сразу оговорюсь: грезы, они же — сны, мы сами не контролируем. Мне привиделся такой. Понимаю, что горячие поклонники романа фыркнут от большинства предложенных мной вариантов. Но хочу напомнить, что нашего любимого автора (а я сам причисляю себя к тем её поклонникам, что готовы есть у неё с руки) отворотила от кино именно усреднённость тех решений, что были приняты при перенесении «Щегла» на экран и, в частности, при выборе исполнителей. Попытка объективно «сфотографировать» роман Тартт обернулась превращением того, что было самыми горячими слезами, в облачко пыли. Действеннее — придумать на базе её книги фильм, который, пусть сильно отличаясь от первоисточника, зажил бы своей жизнью. Взял бы пробу крови непосредственно из «Тайной истории», заставив её бежать по своему особому руслу.
А таких проб можно взять немало. Один из возможных вариантов я уже предложил — «Сумерки» для умных. Лично мне в романе такой точкой опоры для прочтения видится то, что сотканной из тайн, скрытых пороков, подозрений и кровопролитья интриге Тартт подкладывает совершенно пасторальную ткань повествования. «Оказавшись у себя в комнате, я разложил покупки на кровати. На запонках были царапины и чьи-то инициалы, но зато они выглядели как настоящее золото и матово поблескивали в ленивых лучах осеннего солнца, собиравшихся в жёлтые лужи на дубовых досках пола, — роскошно, густо, пьяняще». «С приближением Хеллоуина исчезли последние, самые стойкие полевые цветы и задул резкий, порывистый ветер, сметавший на серую, измятую волнами поверхность озера ворохи жёлтых листьев». «Даже не знаю, о чём вам ещё рассказать? Может, о том, как в одну декабрьскую субботу около пяти утра Банни пронёсся по дому, как слон, прыгая по нашим кроватям с воплями “Первый снег!”?» Та же пасторальная техника распространяется у Тартт и на портреты: «Между ними существовала словно бы тайная связь, по каналам которой передавались жесты и движения, — стоило одному из них моргнуть, и через пару секунд, как беззвучное эхо, падали и взлетали ресницы другого. Мне подумалось, что она очень красива, — тревожной, почти средневековой красотой, уловить которую не смог бы взгляд случайного наблюдателя».
Времена года, состояния дня 9-летней давности — вместе со своим героем Тартт вглядывается в них, в эти открытки его прошлого, подобно путнице, что живописно держит ладонь козырьком над бровями, щурясь навстречу ослепительному закату. Так всматривается в дни своих персонажей, ставя знак равенства в судьбоносности для них между сказанными словами, совершёнными поступками и теми красками сезона, облачностью, углом падения солнечных лучей, что сопровождали, а значит — нашёптывали те слова, подталкивали к тем поступкам, только один американский режиссёр — Ричард Линклейтер. Он потратил 11 лет, снимая взросление своего героя, чтобы создать неповторимый эффект «Отрочества» (2014). Другую пару персонажей он провёл через фазы их жизни как через состояния дня в трилогии «Перед рассветом» (1995), «Перед закатом» (2004), «Перед полуночью» (2013). Наконец, одна из его лучших картин «Каждому своё» (2016) — как раз посвящена осени в студенческом кампусе 1980 года, где он, имея под рукой современных молодых актёров и участников реалити-шоу, сумел их причесать, одеть, научить ходить, двигаться и проявлять эмоции точно так, как это делали молодые люди во времена всеобщей влюблённости в Харрисона Форда в роли Хана Соло. Вот это для сегодняшней экранизации «Тайной истории» окажется воистину уникальным умением — ведь основное действие книги происходит почти что в то, да не то время: в 1983–1984 учебном году, похожем, но и отличным от 1980-го, как похоже и отлично «Возвращение джедая» от «Империя наносит ответный удар», и только у Линклейтера есть необходимый вкус, знание, чувство стиля, чтобы воссоздать и передать эту едва уловимую и всё же столь ясно ощутимую грань. В солнце ушедшей эпохи, воссозданном Ликлейтером, трагедия сюжета станет подобна пчеле, что сохранилась в веках, застыв в янтаре, — а всё, что вокруг, атмосфера, причёски, повадки, и будет этой самой каплей янтаря, обволакивающей смертоносное жало «Тайной истории».
Собирая актёрский состав, начнём, пожалуй, с педагога нашей великолепной шестёрки — благо Джулиан Морроу, их учитель древнегреческого, не только упоил их той самой философией, что продиктовала им образ жизни и смысл будущих деяний, но также именно для этой роли у нас сегодня есть актёр с неоспоримым попаданием в образ. «Белая дверь приоткрылась, и я увидел обращённое ко мне лицо — небольших пропорций, умное, настороженное и полное сдержанного ожидания, словно знак вопроса. Некоторые черты казались почти что юношескими — высокие, как у эльфов, брови, точёный нос и гладкий подбородок, — однако назвать его обладателя молодым было никак нельзя, особенно глядя на белые как снег волосы». Думаю, что у самых яростных ревнителей романа не вызовет нареканий кандидатура актёра Майкла Шина, исполнителя ролей эдаких скользких типов, часто — злодеев: Аро в «Сумерках», Тони Блэр в «Королеве», робот-бармен в «Пассажирах», из совсем свежего — серийный маньяк, чьи паттерны поведения его сын использует для раскрытия преступлений в детективном сериале «Блудный сын».
Есть портретная, даже психофизическая копия среди нынешних, подходящих по возрасту актёров и для одного из студентов, Фрэнсиса Абернати: «Элегантный, с острыми выступами локтей и плеч и нервными движениями рук, он был таким худым, что, казалось, вот-вот сломается. Лукавое, белое, как у альбиноса, лицо венчала аккуратная огненная копна самых рыжих волос на свете. Я полагал (ошибочно), что он одевается, как Альфред Дуглас и граф де Монтескью: великолепные накрахмаленные рубашки с отложными манжетами, изумительные галстуки, лёгкое чёрное пальто, полы которого вздымались на ходу и придавали ему сходство с королём студенческого бала и Джеком-потрошителем одновременно». Описан Луис Хофман, в свои 24 года уже удостоенный в своей родной Германии всех мыслимых актёрских регалий (да и зарубежные тоже имеются), а у нас более всего известный по одной из главных ролей в сериале о путешествиях во времени «Тьма». Одно но: Хофман — немец, и его придётся либо дублировать, либо придумывать для высокородного Фрэнсиса акцент. Впрочем, натура Фрэнсиса настолько эксцентричная, что странный выговор ему не помешает, а Хофман, в свою очередь, уже имеет голливудский опыт («Красный воробей», например) и, возможно, в состоянии вписаться в английский диалог.
Теперь — двойняшки Чарльз и Камилла Маколей, те самые, чьи почти синхронные взмахи ресниц Тартт метафорически уподобляет эффекту бабочки. «Оба с густыми русыми волосами и лишёнными явных признаков пола лицами, такими же ясными, радостными и полнокровными, как лица ангелов на картинах фламандцев». Эх, если б фильм снимался непосредственно в годы действия романа, Камиллу и искать бы не пришлось — видно, и писана она с юной Джоди Фостер. Сегодня я бы предложил Хлою Грейс Морец. Ведь это красота Камиллы названа в романе «средневековой», а мне широкоскулое лицо Морец всегда напоминало Марину Влади, в своё время так безукоризненно вписавшуюся в образ и наряды принцессы Клевской. Ещё Камилла ведома в отношениях, часто втянута в них словно без спроса, помимо своей воли — но так же помимо своей воли она проливает в жестах, повадках и своё потаённое естество, и этим напомнила мне героиню Морец из удостоенной гран-при «Сандэнса» ленты «Неправильное воспитание Кэмерон Пост», где мы наблюдаем её героиню в лагере конверсионной терапии начала 1990-х.
Вторая попытка экранизации «Тайной истории», вынашивавшаяся студией «Мирамакс» в 2002 году, точилась как раз под Гвинет Пэлтроу и её брата Джейка в ролях двойняшек Маколей (и именно внезапная смерть отца Пэлтроу похоронила проект тогда). Сегодня у нас нет брата и сестры среди молодых популярных актёров (есть сестры Фэннинг, но с Эль я, по-моему, в этой рубрике уже надоел). Впрочем, двойняшки разного пола не обязательно похожи буквально — скорее, это трудноуловимое, подобное наваждению сходство, а то и синхронность: так же заворожённо, как герой книги, я всю школу наблюдал за такой парочкой в своём классе, так что знаю, что говорю. Поэтому на роль Чарльза нам не нужен двойник Морец. А вот в роли «ангела с картины фламандцев», который всё глубже погружается в алкоголизм, становится агрессивным и превращает свою сексуальную жизнь в такой фейерверк, что дай бог каждому, нам обеспечит незабываемый концерт Дрю Старки, неотразимый наркоман Рейф из подросткового сериала «Внешние отмели».
Банни Коркоран — жертва, «неряшливый, розовощёкий, постоянно жевавший жвачку блондин, неизменно пребывавший в приподнятом настроении». «Именно о таком сыне втайне мечтает каждый отец: большой добродушный сынуля, способный, но в меру, отличный спортсмен, любитель похлопать собеседника по плечу и рассказать бородатый анекдот». Тай Шеридан, как думаете?
Ричард Пейпен, рассказчик, а потому его портрет отсутствует. Но это его влюблёнными глазами мы наблюдаем этот дивный новый мир. Он млеет от догадок (этот — гей? А спит — с тем?), он напуган, встревожен и жаждет лететь в эту пропасть, не представляя, что его «смелые» предположения провинциала — курам на смех по сравнению с тем, что скрывает эта весёлая компашка. Ник Робинсон уже играл что-то подобное — в эталонной картине о сексуальном пробуждении школьника-гея «С любовью, Саймон». К тому же внешне он обладает именно той приятной невыразительностью чистого холста, на который мы можем проецировать себя или малевать любые узоры.
И, наконец, Генри Винтер — лучший ученик, идейный вдохновитель, совесть группы, «за метр девяносто, тёмные волосы и грубоватая белая кожа. Его можно было бы назвать красивым, будь его черты более подвижными, а глаза за стёклами очков более выразительными и живыми. Он носил тёмные костюмы английского покроя и всегда появлялся с английским чёрным зонтом — зрелище для Хэмпдена, прямо скажем, причудливое. Сквозь толпы битников, панков, самодовольных выпускников частных школ он шествовал ровным, невозмутимым шагом, со строгой осанкой старой балерины, что было удивительно в человеке его габаритов». И опять же — будь экранизация создана во времена проекта с Пэлтроу, и думать бы не пришлось — Бенедикт Камбербэтч. Но сейчас парню 45, номер не пройдёт. И, думая о Винтере, я начал смотреть в противоположную сторону и пришёл к выводу, который может вызвать самое гулкое неодобрение в стане фанатов романа, и всё же попробую обосновать свой выбор. Есть такой английский актёр — Уильям Франклин-Миллер. Три года назад, когда ему было 15 лет от роду, он сыграл роль Джованни в историческом сериале «Великолепные Медичи». Роста в нём как раз 1 метр 91 сантиметр. Учитывая, что он с четырёх лет в модельном бизнесе (в 2017-м был назван самым красивым юношей в мире), завзятый позёр, владеет пластикой застывшего образа, моментального впечатления, что тоже хорошо для роли Генри. А недостаток актёрского опыта как раз и удовлетворяет потребность в неподвижных чертах и невыразительных глазах — в роли Генри актёр и должен быть деревянным. Загвоздкой может показаться то, что всем выбранным актёрам в районе 25 лет, а ему 25 марта только исполнится 18, и это, конечно, будет заметно на фоне остальных. Но ведь соль романа в том, что древнегреческая философия, которую именно Генри кладёт в основу поведения шестёрки, — философия ещё совершенно юного мира. В современном, многоопытном обществе её наивность взрывоопасна; древняя мудрость как раз и оборачивается проявлением кромешной инфантильности шестёрки, ничем не отличимой от поведения персонажей стандартного ужастика. Юность Франклина-Миллера по сравнению с остальными исполнителями как раз и обеспечит фильму это состояние неуравновешенности, тот глубинный сдвиг земных слоёв, ту пружину, что литературными методами Тартт заложила в основу романа. Тот самый слегка сюрреалистический элемент, который внутренне и предопределит, и оправдает ход истории, когда пастораль с поспешной плавностью неизбежности обернётся картиной землетрясения.
