Алексей Васильев «чешет в башке» и вновь берётся рассказать про роман, несправедливо обделённый вниманием кинематографистов, и собирает, возможно, самый грандиозный кастинг для истории, подобной этой. «Смотрим» книгу «Под сетью» Айрис Мёрдок.
Плутовской роман эпохи «молодых рассерженных англичан» — так определяют место в жанре, времени и пространстве дебютной книги Айрис Мёрдок, неизменно оказывающейся в топах произведений британской ли, англоязычной ли литературы ХХ века. И определение, и топ-позиции совершенно оправданны; что в который уже раз за время существования этой рубрики заставляет почесать в башке — как же такая книга была обойдена вниманием кино, да и её плодовитый автор, с её вкусом к традиционной интриге, психологизму, с её даром выражать лирику через иронию, быть умной и не ездить при этом по мозгам, скорее — вдохновлять и бередить чувства, совсем не была этим вниманием обласкана.
«Под сетью»
Итак, англичане в романе довольно молодые, особенно по нынешним меркам — основной контингент персонажей относится к категории 30+. Порядком рассерженные: съёмки пеплума на пригородной киностудии, где тысячи статистов в тогах и туниках собрались под софитами слушать древнеримского оратора, как-то неуловимо и стремительно трансформируются в социалистический митинг, где на трибуне вместо оратора оказывается лидер Новой независимой социалистической партии, конная полиция пускает в ход дубинки, продюсер, чтобы спасти своих друзей от ареста, вынужден воспользоваться детонатором собственного производства, чтобы прорвать проход в стене бутафорского Вечного города, тот рухнул, и вот уже «земля здесь была усеяна туловищами без ног, половинами торсов, головами без плеч, но все они на глазах быстро срастались в целёхоньких людей, вытаскивая недостающие части тела из-под плоских кусков декораций, которые лежали плашмя, наподобие огромной колоды карт, одни — всё ещё подделываясь под кирпич и мрамор, другие — кверху изнанкой, испещрённой названиями фирм и пометками декоратора», — сцена, которой не отказал себе в удовольствие воспользоваться Ричард Раш, создавая свой собственный кинороман о киносъёмках «Трюкач» (1979).
Мёрдок в «Под сетью», в свою очередь, не стесняется пользоваться целыми стилистическими или композиционными блоками от прошлых авторов: так переломная, пространная глава об одиночестве героя в Париже, который к вечеру вдруг пустился в праздник и фейерверки, и день оказался 14 июля, полностью написана в технике Пруста, а траектория мироощущения героя структурно повторяет тот парадоксальный психологический кульбит возрастного перехода, который ранее так выпукло материализовал Гессе в своём «Паломничестве в страну Востока».
Эти заимствования из совсем недавних — на момент выхода «Под сетью» — прогремевших на весь мир книг ничуть не умаляют впечатление от романа Мёрдок, напротив — они работают на него. Потому что главный герой и рассказчик — давайте уже представим его по имени, Джейк Донагью — многообещающий писатель, разбазаривающий себя на переводы своих французских приятелей, а все собственные замыслы оставляющий неоконченными и даже стесняющийся той единственной книги, что он опубликовал, потому что, как он думает, в ней он всего лишь украл, да ещё и извратил, мысли кинопродюсера, с которым они как-то много болтали, деля палату в клинике, проводившей на людях эксперименты по заражению и последующему лечению насморка. Сам себе Джейк кажется литературным вором, в лучшем случае — пересмешником, хотя в остальном — королём: по его мнению, он центр притяжения, объект ежеминутных помыслов решительно всех людей, которых мы встретим на страницах книги, хотя на самом деле для них он — литературный раб, секс-игрушка, заплаканная жилетка, зажигалка, сев на хвост которой можно гарантировать нескучный вечер, а так — все они живут своими интересами и творят свою жизнь, пока Джейк как ошпаренный носится между Лондоном и Парижем и улаживает их проблемы, удовлетворяет их прихоти. В этом смысле Джейк — плут, натянувший нос самому себе. И, как положено плутовскому роману, события в книге громоздятся друг на друга в бешеном ритме, бесследно тая и тут же уступая место другим, — как это бывает во снах, тем более что и день с ночью Джейк, не просыхающий ни на минуту и спящий урывками, где-нибудь на неудобной лавке на набережной Виктории, давно перепутал и потерял грань между ними.
Главный герой
Воистину, не роман, а заводной апельсин — он освежает и дарит сладость, но прежде к ней надо пробиться сквозь кожуру, а по ходу выплёвывать приставшие к мякоти остатки цедры, чтоб не горчил, и следить, чтоб не поперхнуться зёрнышками. Учитывая британскую фактуру, социалистический запал, беспробудную пьянку романа, человек поверхностный предложил бы на пост экранизатора какого-нибудь автора английского тусовочного кино — вроде Дэнни Бойла; но — не станем спешить. Верно подобрать ключ к книге Мёрдок — это в первую очередь верно выбрать центрального исполнителя на роль Джейка, ошибочно полагавшего, что мир вращается вокруг него, и так же ошибочно низко ценившего то единственное, что было в его жизни настоящего, её опору — свой литературный дар, свой дар наблюдателя, охотно откликающегося на прихотливую психологическую вязь окружающих его людей, умеющего поддаться их особому очарованию и смаковать его. Поэтому — давайте позволим ему самому дать нам разглядеть его подробнее.
Сперва — физиология, внешний облик. «Ростом я невысок, но точнее будет сказать, что я худощав и изящно сложён. У меня светлые волосы и резкие, как у фавна, черты лица. Я силён в дзюдо, а бокс не люблю. Важнее для этой повести то, что у меня истрёпаны нервы. Как это случилось, неважно. Это другая история, а я вам рассказываю не всю историю моей жизни». Тут прервём повествование и вставим от себя, что посреди романа, рассказывая о давнишней своей поездке в Дублин, Джейк походя бросает: «Я тогда много пил», — и интересно было бы узнать, сколько же, если сегодняшнее «немного» включает непременную рюмку коньяка с утра, бутылку вермута до полудня, добрые порции виски по ходу дня, а вечером уже, в качестве подкрепляющего акцента, литров эдак пять пива. Возвращаю микрофон рассказчику. «Так или иначе, они истрепались, и выражается это, между прочим, в том, что я не могу подолгу оставаться один. Но более того, я терпеть не могу жить в чужих домах, мне нужна защита. Следовательно, я паразит и обычно живу у кого-нибудь из знакомых».
«Он обожает неприятности, всё равно, свои или чужие».
При этом брать на себя ответственность за других, взваливать ношу отношений он справедливо — и интуитивно — находит удовольствием, не соответствующим его подвешенному социальному статусу. Вообще-то, все герои, что крутятся вокруг него, относятся к нему всё-таки с симпатией — с того рода симпатией, которая когда-то могла стать любовью, но не стала, потому что именно Джейк не дал, опуская шлагбаумы на пути их слишком напористой эмоциональности. Как это работает — легко предположить, читая его раздражённые комментарии о некоторых психологических особенностях его друга, «слуги», как считает Джейк, и дальнего ирландского родственника Финна: «Он обожает неприятности, всё равно, свои или чужие, и особенное удовольствие ему доставляет сообщать дурные вести. Финн любит каркать, но он никогда не лжёт и даже не преувеличивает. Порой мне кажется, что внутренняя жизнь у Финна очень небогатая. Я это связываю с его правдивостью. Люди с тонкой душевной организацией, вроде меня, слишком многое видят и потому никогда не могут дать простой ответ. И ещё я связываю это с его умением объективно констатировать факты, когда тебе это меньше всего нужно — как яркий свет при головной боли». Описывая Финна, Джейк описывает себя — очаровательное создание, наподобие тех женских образов, которые лепил в Театре сатиры 1970-х Валентин Плучек при помощи Веры Васильевой, Натальи Защипиной и Татьяны Пельтцер, — создание, порхающее мимо всяких окончательных приговоров будничной действительности, по выставкам, бассейнам и утехам собственных мыслей. «Я ненавижу одиночество, но слишком большая близость меня страшит. Суть моей жизни — тайная беседа с самим собой, и превратить её в диалог было бы равносильно самоубийству. Мне нужно общество, но такое, какое поставляет пивная или кафе. Я никогда не мечтал об общении душ. И себе-то самому говорить правду достаточно трудно. Анна же [это уже о другой подруге, интимной] специализировалась на общении душ. К тому же Анну тянет на трагическое, а меня это нервировало». Сатирический автопортрет? Да. Но, во-первых, мотая себе нервы, мы всего лишь изничтожаем себя. Сейчас всё плохо, но однажды мир войдёт в светлую фазу, и вопрос — сможем ли мы ответить ему подобающей, равной по силе улыбкой или окажемся разбитыми одной из тех болезней, что происходят от нервов. А во-вторых, Джейк — писатель, тайная беседа с самим собой — это и есть его самый что ни на есть насущный хлеб, как для иных — книги расходов и доходов, которые они вынуждены вести, чтобы не пропасть в долговой яме.
Кастинг
Ну и, наконец, ещё один немаловажный нюанс, проступающий в тот одинокий праздничный вечер в Париже: «У моего счастья печальный лик, такой печальный, что я годами принимал его за горе и гнал от себя». Итак, коротышка-фантазёр и непоседа, меланхолик, принимаемый друзьями за холерика с уклоном в сангвиника, ищущий общества и любви, но испытывающий омерзение, когда объекты его симпатий норовят ломануться через границы его внутреннего мира. И абсолютно такой 33-летний персонаж ходит с нами по одной планете и создаёт упоительное кино. Это Ксавье Долан. Да, канадец, да, с французским именем — но совершенно в ладах с британским английским акцентом, что он блистательно проявил в детективе «Ничего хорошего в отеле “Эль Рояль”». А ещё — с его выбором на главную роль не придётся искать и постановщика: он же сам фильм и поставит, ведь он превосходный автор многофигурного тусовочного кино, и его предпоследняя и, на мой вкус, лучшая постановка «Матиас и Максим» — как раз пробирающий до костей осязаемостью атмосферы портрет компании в переломный для неё момент, когда прежние связи разрываются, жизнь движется дальше и всё же — как и в случае Джейка — нерешённые, подвешенные вопросы в прошлых отношениях необходимо довести до точки, чтобы ясно увидеть себя сегодня и свою перспективу.
Джейка повсюду сопровождают, в предвкушении яркого времяпрепровождении, два типа, которые, даже если Джейку с утра и удаётся улизнуть от них по совсем уж интимным делам, к моменту обхода пивных достанут его из-под земли. Это уже упоминавшийся Финн, который «довольно красив долговязой, меланхолической красотой; у него длинные прямые темные волосы и костлявое ирландское лицо», и университетский педагог, философ-лингвист Дэйв, «настоящий, стопроцентный еврей, который соблюдает посты, верит, что грех неискупим, и чувствует себя частью истории, не прилагая к тому особых усилий. Он уже начал понемножку толстеть и лысеть, у него весёлые карие глаза и пухлые руки». Мой первоначальный выбор был Финн Уитрок и Джесси Айзенберг соответственно. Но я с удивлением обнаружил, что они оба почти одного с Доланом роста. В романе же не раз упоминается, что они на голову выше его, что они «нависают» над ним, они играют при нём роль Пата при Паташоне, и при их многочисленных прогулках должна соблюдаться эта графическая карикатурность — двое длинных словно выгуливают эдакого крохотного выкидного пацана, как собачку, точнее — как натасканную на трюфели свинью, глядя, в какой потешный скандал, какое немыслимое приключение он заведёт их в этот раз. Так что выбор ограничивается актёрами ростом от 1 м 85 см (рост Долана — 1 м 69 см). К тому же они должны быть красивы, не только потому, что таковым Финн кажется Джейку. Уникальность Долана как кинозвезды в том, что он единственный актёр, которого, увидев, сразу хочется тискать. Экранную компанию ему должны составлять люди, физиологически располагающие к себе. Учитывая, что долговязый меланхолик — это не обязательно кто-то вроде Эдриана Броуди, а стопроцентный еврей — совсем не то же, что еврей, окарикатуренный американским стендап-комиком, и блуждая в границах поставленных условий, я нашёл такой дуэт в лице Гранта Гастина, исполнителя роли Флэша в сериалах по комиксам вселенной DC, и английского еврея Аарона Тейлора-Джонсона, героя «Годзиллы» и комедий «Пипец», проявившего сполна свои драматические дарования в фильме Тома Форда «Под покровом ночи».
Зато про роли кинопродюсера Хьюго Белфаундера и букмекера Святого Сэмми голову ломать не придётся: нынче есть два актёра, которые сядут в эти образы как влитые. Вот Хьюго, каким Джейк его увидел, когда тот стал его соседом по палате в экспериментальной клинике: «Я боялся, что мой сосед окажется болтуном, но вскоре выяснилось, что мои опасения напрасны. В первые два дня мы не обменялись ни единым словом. Казалось, он вообще не замечал моего присутствия. Он не писал и не читал, а проводил почти всё время, сидя у стола и глядя на зелёные кусты и лужайки за окном. Иногда он что-то бормотал про себя или вполголоса произносил какую-то фразу. У него была привычка кусать ногти, а однажды он достал перочинный нож и до тех пор ковырял им мебель, пока один из служителей не отобрал у него это орудие. Сперва я заподозрил, что он слегка помешан. На второй день я даже стал его побаиваться. Он был рослый и толстый, с широченными плечами и огромными ручищами. Массивная голова была обычно втянута в плечи, а задумчивый взгляд всё прослеживал в комнате или за окном воображаемую линию, не соединявшую, казалось, никаких предметов, попадавших в его поле зрения. У него были тёмные спутанные волосы. Большой бесформенный рот время от времени раскрывался, чтобы выпустить какие-то нечленораздельные звуки. Изредка он начинал что-то напевать себе под нос, но тотчас умолкал — это был единственный признак того, что он ощущает моё присутствие». Кажется, портрет этого медведя, простодушного, да к тому же, как выяснится, и влюблённого, пересажен без изменений в сериал «Как я встретил вашу маму» — это ж двухметровый увалень-однолюб Маршалл и сыгравший его актёр Джейсон Сигел.
Что до Сэмми, то «в нём чувствовалась грубая сила. У него были лукавые треугольные голубые глаза» — совсем как у австралийца Джоэла Эдгертона. И есть ещё Лефти Тодд, лидер той самой социалистической партии — «щуплый субъект в красном галстуке бабочкой», в котором поражали «его огромные глаза — печальные, круглые и чистые, как глаза вомбата или Христа у Руо»: такой тоже имеется в наличии — Билл Скарсгард.
Теперь — гёрлс. В отличие от героев-мужчин, они описаны в романе скорее характерно, чем портретно, что сильно освобождает руки и позволяет мне, в рамках определённой психосоциальной задачи, просто выбрать девушек на свой вкус.
- Мэдж — живая, но бессодержательная девушка, которая в считанные июльские дни, отпущенные романом, в три верно выверенных социальных прыжка преодолевает в своём лице пропасть между машинисткой из Челси и восходящей кинозвездой, ожидающей слияния французской и английской кинокомпаний в номере люкс парижского отеля «Принц Клевский». «Свои усилия она направляет по линии, подсказаной дамскими журналами и кино, и если ей, несмотря на прилежное изучение самых модных канонов обольстительности, не удалось окончательно себя обезличить, то объясняется это лишь каким-то неиссякающим в ней ключом врождённой живучести». Красивой её назвать нельзя, а вот миловидной и привлекательной — да, а ещё у неё «большие серые, миндалевидные глаза», которые «блестят, как камушки под дождём», или — как те, что украшают милое личико лауреатки «Оскара» Дженнифер Лоуренс.
- Анна Квентин. Она поёт народные песни в ночных клубах Парижа и Лондона, и «в этом вся Анна». «В Анне я чувствовал глубину. У неё нежно очерченное лицо, всегда освещённое изнутри тёплым и ровным светом. Лицо, полное тоски, но без тени недовольства. Волосы у неё густые, зачёсаны кверху старомодными волнами, и контральто, способное разбить человеку сердце даже по радио». Вы помните, как в сериале «Теория большого взрыва» Пенни читает красивые старомодные строки Теннесси Уильямса о любви, играя в «Трамвае “Желание”», так, что даже Шелдона берёт мелкая дрожь? Все, кто видел недавно исполнительницу этой роли Кэйли Куоко в детективном сериале «Бортпроводница», видели, как отражалось материнскими почти эмоциями в её лице каждое слово мужчины, с которым она провела роковую ночь в Бангкоке, видели, значит, и что она совершенно созрела сыграть такую, проявляющую уже первые признаки увядания женщину, которая «всякому, кто даст себе труд к ней привязаться, сейчас же начинает уделять преданное, великодушное, сочувственное и начисто лишённое кокетства внимание, которое, однако, есть не что иное как манёвр с целью избежать капитуляции: вся её жизнь превратилась в одну сплошную измену, она вечно секретничала и то и дело лгала, чтобы скрыть от каждого из своих друзей, как она близка с остальными». А гламурные проходы её бортпроводницы по улицам мировых столиц обещают глубокое наслаждение от той безмолвной сцены преследования в вечернем Париже, какой её написала Мёрдок и которая должна быть сыграна одной спиной вечно удаляющейся, ускользающей от героя Анны. Я бы страстно хотел увидеть Куоко в роли, подобной этой: на мой взгляд, она самая большая неразорвавшаяся бомба современного кинонебосклона.
- Сэди Квентин, младшая сестра Анны. Кинозвезда, «а чтобы стать звездой, требуется некое чисто внешнее свойство, именуемое eclat. Eclat у Сэди был, я же предпочитаю слово “блеск”». Ещё она «отчаянная лгунья и всегда готова соврать, если это ей сулит хотя бы временную выгоду». Когда Джейк навещает Сэди в парикмахерской, дамы сворачивают шеи под сушуарами, лишь бы услышать их диалог. При этом Сэди — единственная, кому небезразлично благополучие Джейка, она, в отличие от остальных, видит за внешней феерией бездомного мужчину, ни на секунду не забывает, что у парня полно чисто бытовых и финансовых проблем, и, решая в первую очередь свои, всегда даёт себе минутку подумать о том, как не в ущерб себе помочь и ему разобраться с завалом. Роль потребует поверхностной взрывчатости попкорна, прорывающегося исподволь лиризма и местами старомодного комедийного шарма в духе фарсов с Кэтрин Хепберн и Кэри Грантом — всего того, чем нас сполна одарила в комедии Питера Богдановича «Мисс Переполох» Имоджен Путс.
И, наконец, миссис Тинкхэм — престарелая владелица газетной лавочки, где всегда можно было выпить, — подо что и был приспособлен железный стол с двумя стульями — где Джейк хранил свои неоконченные рукописи и куда велел слать свою корреспонденцию. Это единственный адрес, в котором Джейк всегда был уверен в своей изменчивой жизни, как и в сигаретном дыме, и в стае кошек, за которыми появится добрый и всезнающий взгляд миссис Тинкхэм. На последних страницах окажется, что ровно так же забегали к ней и другие герои романа, что она всё-всё знала об их собственных чаяниях, той жизни, которую Джейк в них не слышал, не подозревал, а потому их новые выборы, новые места дислокации стали сюрпризом для Джейка — но не для неё. Это всезнание старости превосходно воплотит 85-летняя Гленда Джексон, которая в эти дни, после 30-летнего перерыва, эскапады в политику и в затворничество, вернулась в кино и на телевидение. Именно в её компании Джейку-Долану будет так легко ощутить это чудо финала, это «надёжное давление собственной жизни — рваной, бесцельной, но моей. Я разложил на столе свои рукописи. Вещи были слабые, я это видел. Но я видел также, как бы сквозь них, возможность написать лучше, и эта возможность явилась ко мне как сила, которая придавила меня так низко и вознесла так высоко, как я раньше и вообразить не мог. Я был полон той силы, что лучше счастья. Было утро первого дня».
