Алексей Васильев рассказывает об одном из самых дорогих коллективу КИНОТВ фильмов 2019-го года, добравшемся наконец до российского проката. Чилиец Пабло Ларраин смешивает Андрея Звягинцева с Гаспаром Ноэ и побеждает.
«...Потому что надо было догадаться усыновить мужика с усами, — продолжает упражняться в мрачном остроумии супруг Эмы, хореограф Гастон (Гаэль Гарсия Берналь). — Так мало этого, ты еще и позволяла ему трогать свою грудь». «Сыновьям вообще-то положено знать грудь своей матери», — огрызается себе под нос Эма (Мариана Ди Джироламо), танцовщица в труппе Гастона и главная героиня нового, головокружительно-прекрасного фильма главного чилийского кинодеятеля, режиссера и продюсера Пабло Ларраина.
Вот так на полуслове, посреди начавшейся до того, как зажегся экран, перебранки, с персонажами, высовывающимися из-за краев кадра, как будто они не успели отрепетировать мизансцену и камеру просто внезапно включили в разгар склоки, мы знакомимся с Эмой. В той ситуации, о которой она сама могла бы сказать словами из сонета Шекспира «теперь, когда весь мир со мной в раздоре», Гастон бубнит, с больничной подушки жалостливо таращит обожжённое лицо её сестра, друзья застыли в оторопи, в школе, где Эма подрабатывает учительницей танцев, грозят увольнением, а сотрудница органа социальной опеки, пристроившего Поло в семью Гастона и Эмы, — та просто орёт и слушать ничего не желает: «Ребёнок не игрушка, его нельзя сдать назад, если не понравился».
Поло, «мужик с усами», 12-летний сирота, не то чтобы не понравился — он поджёг волосы сестре Эмы. А до этого заморозил в холодильнике кошку: гости полезли за закуской — а там дохлый питомец. А до этого палил всё подряд. После того, как сестра осталась без правой щеки, Эма сдала Поло обратно в приют. Теперь она кругом виновата, особенно в поджогах — ведь она и сама пироманка, так ей говорят, ребёнок только повторял за ней, по-детски не зная меры.
И вот на это «теперь, когда весь мир со мной в раздоре» Эма отвечает так же лихо, как всегда отвечала на попытки её приструнить Алла Борисовна Пугачёва, превратившая тот самый сонет Шекспира в эстрадную классику 70-х: идите все лесом, а я буду трижды такой, какой вам не нравлюсь. Её обвиняют в пиромании? Тогда она одалживает у подруги напалм, который на чёрном рынке продали её матери в качестве средства борьбы с грызунами (А что? Действительно помогает!), заправляет им ранцевый огнемёт и жжёт светофоры на центральных перекрестках, когда они показывают красный. Обвиняют в сексуальной неадекватности? Тогда с возрастной адвокатшей, нанятой для развода с Гастоном, она расплачивается лесбийским сексом, попутно заводя роман с мужиком, которого едва разглядела в сумраке пивной. Деревенская девчонка, приехавшая взять нахрапом приморский Вальпараисо, любимое место отдыха чилийских богатеев, она, со своей пергидролью и трениками, регулярно получала от Гастона за вульгарность. Ну что ж, теперь она уводит из его труппы всех таких же, как она, провинциальных девчонок, и организует собственную, в которой они танцуют столь ненавистный Гастону реггетон — вывезенную из Ямайки и страшно популярную среди латиноамериканских простолюдинок смесь хип-хопа с аэробикой, положенную на ломаные ритмы регги. Танцевать им негде, поэтому в часы заката они оккупируют пирс с его стеклянными ресторанами, вызывая возмущение столующихся здесь дам и полицейских.
Фильм Ларраина смакует миг экзистенциального прозрения: Эма лажанулась, все ополчились на неё, но в тот момент, когда привычка понуждает многих ползать на коленках с «я так больше не буду», она осознаёт, что то, что в глазах других было лажей и за что её всегда гнобили в Вальпараисо, — это и есть она настоящая, та шкура, в которой ей счастливо. Смакует вообще-то не совсем то слово — он дает им надышаться, приставляя к носоглотке зрителя кислородную маску: зажигающиеся в сумерках вдали портовые огни, бриз с моря, обвевающий тела и причёски танцовщиц, кабинки фуникулёра, несущие девчонок над ухабистым рельефом Вальпараисо, и болотного цвета кожаные сиденья троллейбусов 1950-х, которыми пользуются в этом необыкновенном городе и которые со старомодной обходительностью везут пергидрольную блондинку, словно только что отплясавшую под группу «Комбинация» в самой настоящей дискотеке 90-х, мимо казённых фасадов банков и почт начала XX века. Эпизоды заводятся спонтанно, с пол-оборота, мы всегда оказываемся уже внутри некоей накалившейся ситуации, и похождения Эмы подобны бегству, в которое нас включают, только когда все зашло слишком далеко и уже доносится вой полицейских сирен. Если бы не это уникальное сочетание — кинематографа врасплох и упоительной курортной картинки — мы вряд ли увлеклись бы героиней: ну что, в самом деле, хорошего в неотёсанной девчонке, по причине своей провинциальности застрявшей во всех своих вкусах и пристрастиях, и в одежде, и в музыке, и в разболтанном поведении, в конце прошлого века? Вот такая никудышная Эма нужна была Ларраину для укрупнения чувства экзистенциального возрождения, когда слетаешь с карусели принятых норм и делаешь только то, к чему лежит душа, точно так же, как для этой цели нужны были Жану Жене в его романах герои-убийцы, воры, предатели — чтоб пламенело порицаемое.
Легко понять, откуда именно сейчас у Ларраина выскочило именно такое кино, жажда протранслировать такое состояние. Он дважды дотанцовывал свою родину, Чили, до оскаровской номинации за лучший иностранный фильм: как режиссёр с фильмом «Нет» (2012), который снял на betacam, чтобы подчеркнуть шершавый стиль телепродукции конца 80-х, когда разворачивалось действие этой картины о рекламной кампании, положившей конец диктатуре Пиночета, и как продюсер с «Фантастической женщиной» (2017). Разумеется, оказавшись в поле зрения американцев, Ларраин воспользовался шансом сделать американское кино. «Джеки» (2016) была таким же кинематографическим бонтоном, как розовые костюмы Chanel и шляпки-таблетки вдовы Кеннеди, которую безукоризненно изобразила Натали Портман. Но этот геометрически правильный фильм был не просто посвящен первым дням Джеки после убийства Джона — он и сам транслировал мертвечину всеми своими грамотными ракурсами и тщательно отобранными планами. После такого выдрессированного фильма можно было только взорваться бешеным огурцом — что Ларраин и сделал в «Эме».
Вышло у него не только дерзко, но и нежно. «Эма» — прекрасный антидот от современного фестивального кино, которое уж слишком тяготеет к какому-то психотерапевтическому уравнению, с его героями, которые просчитывают, как бы так сделать, чтобы и себя соблюсти, и марш Мендельсона послушать. «Эма», как и его героиня, напоена шалостью девяностых, надрывавшихся брит-попом и фильмами, где у Кустурицы молоденький Джонни Депп и старуха Данауэй улетали за облака на самодельном аэроплане под Игги Попа, у Гаса Ван Сента неприкаянный Ривер Феникс вырубался в припадке нарколепсии в Портленде, а просыпался под римским фонтаном на руках парня своей мечты, и у Дэнни Бойла обсаженный Юэн МакГрегор покидал героиновый провал с сумкой, набитой деньгами. Они жили наотмашь и получали хэппи-энд просто и именно за то, что ни в чём себе не отказывали. То же самое устроил своей Эме Ларраин. И ещё почему-то кажется, что этот глоток свежего воздуха прорвался на экран неспроста. Очень может статься, что перед нами первая ласточка кинематографа будущего десятилетия. История идёт по спирали. За двадцать лет XXI века мы изрядно накукожились в креслах кинотеатров, наблюдая «проработанных» людей на экране, чтобы заслужить свой сезон неконтролируемого блаженства.
