В конкурсе «Маяка» прошла премьера душевного инклюзивного драмеди «Здесь был Юра», сорвавшего самые долгие овации на фестивале этого года. Режиссёром картины стал дебютант Сергей Малкин, ещё один выпускник режиссёрской мастерской Алексея Попогребского, влюбивший в своё кино фестивальную публику. Подробнее о том, как фильму удаётся не спекулировать на инклюзивном материале и почему это главный претендент на гран-при, рассказывает Валерия Косенко.
Несмотря на доминирующую тему семьи и надорванных родственных связей, фестиваль эфирной пеленой накрыла поколенческая хандра растерянных миллениалов. Через день после громкой премьеры «Картин дружеских связей» Софьи Райзман на «Маяке» показали ещё одно душевное драмеди про обаятельных и брошенных тридцатилетних — вновь неустроенных, надломленных и сентиментальных.
В фильме Сергея Малкина сюжет разворачивается вокруг двух друзей, Серёги (Кузьма Котрелёв) и Олега (Денис Парамонов), мечтающих построить карьеру рок-музыкантов вопреки непреклонно отторгающей их повседневности. Оба живут в коммуналке вместе с угрюмым и педантичным соседом Андреем (Василий Михайлов), записывают треки, договариваются о раскрутке, снимают клипы на крышах, отбиваясь от чоповцев. Пока в их и без того хрупкий мир не вторгается ещё один, третий лишний. На поруки Олегу доверяют его дядю Юру, сыгранного неузнаваемым Константином Хабенским. Мужчине, которому по всем внешним признакам уже за 50, поставлен диагноз, который в фильме нарочно не уточняется. Юра молчит и, вероятнее всего, совсем не отдаёт себе отчёт об окружающей его действительности. На обращения реагирует рефлекторным кивком, не подразумевающим ни согласия, ни отрицания. И совершенно беспомощен в вопросах быта. Зато наивен, как ребёнок, умеет удивляться банальным чудесам вроде неоновых ламп, микроволновки и даже ложек с вареньем.
Вопреки ожиданиям, привитым укоренившейся в нашем кино маргинальной тематикой, парни практически не сопротивляются выпавшей им доле, с честью, хоть и не без инфантилизма принимают удар на себя. Ответственнее всего подходит Серёжа, своим обстоятельным и человечным отношением к Юре заражающий и пропащего разгильдяя Олега. Тот, на первых порах отмахивающийся от навязанной роли сиделки, как ни в чём не бывало отвозит Юру домой, рассказывает и показывает ему, как варить пельмени, легкомысленно надеясь, что тот усвоил информацию, пока Серёга с любопытством изучает пыльные антресоли, растянутый вместо ковра флаг Советского Союза и многочисленные снимки котов, развешанные по стенам.
Экстремальная ответственность разжигает конфликты внутри дуэта, неразлучного со школьной скамьи. Олег, отвергающий непрошенные кровные узы, заходит ещё дальше, соглашаясь использовать особенность дяди как возможность «хайпануть» и завести движок в желанной карьере. Однако принципиальность и личный пример друга постепенно развеивают опасения Олега, прячущего за маской равнодушного оболтуса страх сближения и натуральной человеческой близости. В конце концов каждый своим путём придёт к мысли, что есть в этом мире самое главное: быть нужным, быть любимым.
Это отличает почти все современные городские поэмы о фланёрах, слоняющихся по дворам в поисках приключений и эмоциональных встрясок. Никто не ищет смысл жизни в подворотне или замызганной коммуналке, но именно там вопреки всякой логике, по стечению странностей и глупостей может найтись тот, кто разделит твоё одиночество, предостережёт от травматичных перспектив с перееданием острого, поддержит, честно не скрывая желания, чтобы ты промазал, и, возможно, даже оценит куртку из винтажки, — но это уже не точно.
«Мне скоро 40», — истошно восклицает Котрелёв, исполняющий гимн поколенческой хтони. В 40, как говорили в известном советском фильме, жизнь только начинается, однако относится ли это к тем, чья молодость и зрелость выпали на войны, политические пертурбации, эпидемию и, наконец, треклятый метамодерн с его шаткостью и компромиссностью?
Чуткая к переменам камера отзывается на каждое эмоциональное состояние героев. В импровизационно-непосредственных моментах — вроде гомерической сцены в винтажном бутике — правят бал джамп-каты, освобождающие пространство для чистой комедии. В тревожных — как во время поиска исчезнувшего Юры — ручная однокадровая съёмка, лишающая возможности как следует набрать воздуха в лёгкие; в сцене на рок-концерте — рапид, останавливающий мгновение, чтобы целиком впустить в себя акустические гитарные аккорды вместе с программным манифестом (саундтрек брянской группы Kick Chill, который отправляется в плейлист с первого прослушивания).
«Здесь был Юра» — кино с удивительным образом невыпирающей инклюзивностью, несмотря на то, что герой блистательного Хабенского — член триады главных действующих лиц. Однако история предпочитает всматриваться не в немощного мужчину, взывая к эмпатии дешёвыми слезоточивыми приёмами, а в искреннее человеческое неравнодушие — едва ли не единственное, что не отнять, не запретить, не подавить и не утаить.
Обрывать концы — стратегия, ведущая к отшельничеству и сиротству, и картина Сергея Малкина ненавязчиво об этом напоминает, толкая героев на осторожные шажки в сторону сплетения родственных связей. Большая заслуга дебютанта — в особенном подходе к повествованию. Российскому кино редко везёт на картины, в которых именно история зависит от своих героев, а не наоборот. Симбиоз устойчивых персонажных арок и актёрского раскрепощения рождает в кадре чудесную ауру естественных и по-настоящему живых, пульсирующих персонажей, которыми невозможно не проникнуться. Речевые отсылки на вирусный контент (коронное «Сафонов, оплатить» в той же сцене в винтажке), как и всем знакомые сетования на цены рынка недвижимости, ещё сильнее актуализируют кино, привязывая его к настоящему.
Такие герои не замирают во времени, а программируют его. «Здесь был Юра», несмотря на скромные возможности авторского дебюта, — картина, вписавшая себя в галерею не просто инклюзивного, но камерного авторского кино, по которому в числе прочих наверняка будут писать портрет целого поколения.
