Российский прокат пытается согреть мастерица на все руки Агния — героиня одноимённой абсурдистской мелодрамы про то, каково выкладывать печь на участке градоначальника, когда у тебя в подъезде давно не топят. О морозной тоскливости картины рассказывает Антон Фомочкин.
Обычно, рыбача у проруби, Агния (Евгения Громова) не мёрзла, часами методично сверля взглядом лёд. Объяснений тому вроде как много — да будто бы все неверные, как манерно-обманчива та провинциальная небыль, которой является здешний северный город N. Можно было подумать, что печница, точнее «печник», как настойчиво называет себя Агния, — сродни своим кирпичным отпрыскам так же долго хранит тепло. Либо же за счёт зимы в сердце не чувствует минусовых температур. Или дело в дедовской экипировке для терпеливого выжидания клёва. Шапка. Шапка. Шарф. Повидавшая жизнь дублёнка — снятая с дворняги шкура. Но что действительно странно и очевидно — даже укутанная в сто одёжек, за неприступной стеной равнодушия, Агния почему-то манит мужчин. Те, потупив взор, застенчиво смотрят на неё. Она, пялясь в одну точку (преимущественно), глядит мимо них. Искра. Метель. Апатия.
Домой с рыбалки Агнию обычно подбрасывает сосед Боря (Михаил Тройник) — явный поклонник, рассекающий по округе на банном грузовике (в кузове буквально всегда кто-то парится). Зато не парится Агния. По крайней мере, так кажется окружающим. Болтает ногами, сидя на подоконнике в больничной палате своего сына Максима (Нил Бугаев) — мальчик выпал из окна, сбивая скалкой сосульки. Собирает кубики, пока зашоренная женщина из органов опеки (Алина Ходжеванова) намекает на улучшение жилищных условий путём рождения второго. Молча пялится на будущего мэра (Сергей Гилёв), пока её соседи демонстративно качают права, пытаясь выселиться из аварийного дома, обросшего зимней коркой. Заворожённый градоначальник по итогу мини-митинга зовёт Агнию выложить печь в избушке близ своего многомиллионного домины, выполненного в скандинавском стиле.
Анатомический рисунок стагнации иносказательного высказывания на примере прошедшей декады: притчеобразная трагедия о вехах и ничтожно маленьких судьбах у Звягинцева (в 14-м), заторможенный — очевидно, тоже в сканди-стиле — валидольный хоровод на тематически сказочном опен-эйре у Стратулат (в 24-м). Мотивы те же, но большая рыбка не ловится. Левиафан сжался и сморщился до миниатюрного окуня или барабульки, которых старательно коптит у обогревателя Максим, предупреждая маму, что ей незачем жертвенно корпеть на кухне, ведь так и так получится невкусно. В «Агнии» вообще все всё знают или, по крайней мере, догадываются, но упрямо держат «демократическую» интригу — перефразируя степенную реакцию мэра на отказ печницы батрачить на его усадьбе. Чиновника также зовут Борис (по батюшке — Анатольевич), что есть намёк на два классовых полюса, безальтернативных по своей сути.
Что же окружает Агнию? Та мягкая сила, которую бесконечно киногеничный артист Гилёв играет вызывающе эмпатично — подпевая протестующим, сокрушённо печалясь обыкновенной дочуркиной жестокости и в меру своей буржуазной испорченности помогая тем, кто попал в поле его зрения. Или ту заботливую навязчивость безвольного простака-соседа, в своём банном дискурсе способного на спонтанные сентенции вроде «Человек человеку — рыба». Что же, если так — то амёба. Ведь слов и действий не остаётся, когда живёшь в мире, где большинство мужчин зовут Борис.
Иные увидят влияние всех модных киноабсурдистов момента или же мотивы какой-нибудь «Золотой рыбки» и прочих национализированных бродячих сюжетов. Естественно, в такой фольклорной сборке не обошлось и без обязательного саркастичного лесковского вывода в царящем здесь миноре — впрочем, столь безразличного, как если бы автор «Левши» не слезал с выписанных психотерапевтом пилюль. Но что точно свойственно и вымораживающему (конечно же, безучастно-холодными водами) потоку актуальных киносказок, и «Агнии» — фильм не выдерживает условности, равно как регулярно выпадает из своего отстранённого вайба актриса Громова, ухмылкой или интонацией то и дело намекая, что человеческое нечеловеческой Агнии всё-таки не чуждо.
Кто же она, тёзка детской писательницы Барто? Некий расплывчатый символ. Вблизи так и не разглядишь: марево топки не позволит. Меткая печница, окончившая полицейскую школу. Вроде строптива, но и покорна. Совестлива, да не слишком. Чужда родительским инстинктам, а всё равно дает им волю. Этакая сборно-природная мать, чьи приблуды характера по драматургическому объёму недалеки от предвыборного картонного Бориса Анатольевича (в полный рост), голову которого тренировочно дырявит его дочь из винтовки с прицелом. Про то, как сочетаются русская хтоническая сказка и мещанское счастье в интерьерах промозглых северных широт, доходчиво подытожил Твердовский в своих «Панических атаках». В дебюте Стратулат же из необычного — лишь имя главной героини, и то по мнению впечатлительного мэра.
Когда-то в своей издевательской фантазии на тему инквизиционных извращений «Постепенные изменения удовольствия» Ален Роб-Грийе заставил Жана-Луи Трентиньяна в образе флика носиться по комнате и с нажимом следака нести околесицу. Одним из алогизмов, которым он допытывал героиню, обнаруженную рядом с мёртвым телом соседки, была ремарка: «Знаете ли вы Бориса?» Кажется, это единственный вопрос, на который амбивалентная Агния могла бы утвердительно ответить.
