Не прошло и года (на самом деле почти прошло), как обладатель гран-при последнего Венецианского кинофестиваля, фильм «Фокстрот» Самюэля Маоза выходит в российский прокат. По просьбе Кино ТВ о картине рассказывает Зинаида Пронченко.
Фокстрот — парный танец, похожий на вальс, но исполняющийся под более динамичную музыку, главный приём, три шага назад, назван, кажется, в честь брачного ритуала лис, топчущихся на задних лапах. Эти шаги в трехактной картине совершает каждый. Вот Йонатан Фельдман, молодой призывник из буржуазной тель-авивской семьи, коротающий время на посту где-то в пустыне с тремя такими же солдатиками-новобранцами. Они каждый день проверяют, как глубоко их вагончик ушёл в песок, катая по полу банку с пайком, рассказывают друг другу истории о первых сексуальных влечениях и танцуют с автоматом в обнимку — война молодости не помеха. Вот родители Йонатана, оплакивая погибшего сына, перебирают воспоминания, как чётки: когда, где и почему жизнь свернула не туда. Вот, наконец, страна Израиль, увязшая в вечной священной войне, совершила, по мнению Маоза, столько святотатств, что от будущего всё дальше, конца-края нет, выходит, основа государственности — смерть смертию поправ, а не Декларация Бальфура.
Левацкие идеи, столь модные сейчас в Европе, недавно изложенные и в литературной форме соотечественником Маоза Амосом Озом в романе «Иуда», все эти камлания «mea culpa» интеллигенции, отказывающейся считать Родину последней цитаделью цивилизации и иудео-христианских ценностей на якобы погрузившемся уже в исламскую тьму Ближнем Востоке, — разновидность феномена постпамяти. Новое поколение примеряет на себя опыт жертвы, только с обратным результатом. С Холокостом себя соотнести всё труднее, а страдания палестинского народа — живой кровоточащий пример. Чувство несправедливости происходящего толкает к выводам, которые только усугубляют хаос. Либо моральный релятивизм, либо око за око, список кораблей столь длинен, что любой чтец остановится на середине.
«Фокстрот», абсурдистская притча с вкраплениями магического реализма, развивает начатую ещё в дебюте Маоза «Ливан» («Золотой лев» Венецианского кинофестиваля) тему войны как парадоксального опыта, в котором материальность смерти настолько тотальна, а ценность жизни настолько призрачна, что сон от яви не отделить, реальное — слишком larger than life и требует приставки «сюр». «Ливан», однако, основан на личном опыте режиссёра, воевавшего в кампании 1982 года, и драматургически ограничен единством времени, места и действия — взгляд на макабр из танка. «Фокстрот», напротив, — сложносочинённая модернистская конструкция, берущая на вооружение методы совриска: формализм здесь убивает драму. Многие сцены — наглядная иллюстрация «нужных» мыслей и безотказно работающий триггер «правильных» зрительских реакций.
Уже с первых кадров модный асептический интерьер квартиры Фельдманов, в которую позвонят с недоброй вестью, как бы говорит — тут нет тепла, смертельный холод, всё самое плохое уже случилось, война не только убивает, но и разъедает души, мы все мертвы, хотя курок ещё не спущен.
«Фокстрот» — как циркулярное рассуждение в споре, где вывод используется в предпосылке, чтобы доказать вывод. Все танцевальные па закольцованы. «Пляска мертвецов» — классический аллегорический сюжет в мировой культуре, и Маоз прекрасно справляется с его экранизацией, только вот не смерть, она же злой рок, ведёт людей к могиле, как на средневековых фресках, а другие люди, часто мы знаем их по именам. Но это уже совсем другой жанр, не из художественного кино.
