К выходу в широкий прокат «Авиатора» Олеся Новикова размышляет о том, как формируется образ той или иной эпохи в кино. А также без спойлеров рассказывает про основные отличия фильма Егора Михалкова-Кончаловского от романа Евгения Водолазкина.
Группа учёных во главе с профессором молекулярной биологии Константином Гейгером (Константин Хабенский) стоит на пороге важнейшего открытия, которое изменит мир. На Соловецких островах, где в 1920-е годы проводились опыты по криоконсервации людей, исследователи находят спрятанную в пещерах лабораторию с 13 замороженными телами. Жизнеспособные клетки мозга обнаружены лишь в одном из них — в Иннокентии Платонове (Александр Горбатов), некогда успешном авиаконструкторе, заставшем дореволюционную Россию, приход большевиков и лагерный ад. Очнувшемуся от векового сна «лазарю» предстоит восстановить нейронные связи и собрать осколки своей памяти — лица, запахи, чувства, обрывки фраз, события истории.
Память может быть одновременно даром и проклятием. Все, кого когда-либо знал, любил и ненавидел Иннокентий, уже умерли: ни обнять, ни проститься, ни раскаяться он не может. Оказавшись в заключении за убийство гнусного соседа Зарецкого (Антон Шагин), Платонов навсегда был разлучён с семьёй и возлюбленной — в родной Петербург он вернётся лишь спустя столетие. И всё же он убеждён, что Бог вернул его к жизни неслучайно: в новой реальности он встречает точную копию своей любви Анастасии — Настю (Дарья Кукарских), жену доктора Гейгера.
Экранизация вышедшего в 2016 году романа Евгения Водолазкина переносит основной сюжет из 1999-го в 2026-й — время вроде бы близкое, но на экране кажущееся далёким. Словно новый биологический вид, Иннокентия помещают в стеклянный инкубатор — нанотехнологичную капсулу, визуализированную по канонам голливудского сай-фая. Просыпается Платонов в слепяще-белой комнате, оснащённой цифровыми панелями, голографическими интерфейсами и медицинскими сенсорами, — в среде заведомо чужой и отторгающей.
Советские 1920-е, законсервировавшие сознание героя, ознаменовались голодом и разрухой: только закончилась Гражданская война, а новая власть ещё укрепляла свои позиции. Но и 1990-е, напомнил режиссёр фильма Егор Кончаловский, были тяжёлым временем для России: «Не хотелось менять неуютное и неустроенное прошлое на неуютное и неустроенное настоящее».
Парадокс в том, что для сегодняшнего российского зрителя — в особенности петербуржца — атмосфера 1990-х, несмотря на ощутимую дистанцию, роднее и уютнее цифровизированного мира будущего — уже, впрочем, наступившего. Об этом свидетельствует и непреходящий культ Балабанова, и неустанное возвращение отечественных сериалов к одному из самых эстетизированных в русской культуре десятилетий.
Кажется, что и в романе 1990-е несут смыслообразующую функцию. Помимо того, что Платонов, как любит повторять автор, — «ровесник века», одна из последних связующих нитей с историей, 1990-е — ещё и время активного, прежде всего художественного, осмысления советских репрессий. В контексте книги Водолазкина, где треть повествования посвящена соловецким воспоминаниям героя, выбор хронологических рамок выглядит более чем закономерным: Платонов появляется в нужное время, чтобы передать не историческую память, но личный опыт, и вместе с угасанием эпохи иссякает сам.
Для кинематографистов, стремившихся подчеркнуть контраст между эпохами, задача стояла нелёгкая: не просто показать Петербург и его окрестности в разных таймлайнах, но передать современный мир взглядом пришельца. Оживлённое движение центра сбивает Платонова с ног, и лишь в памятных местах прошлой жизни — на берегу Финского залива, где запускал воздушных змеев с братом Севой, на Елагином острове, где назначал свидания Анастасии, — герой обретает опору. Здесь времена наслаиваются друг на друга, застывая «между прошлым и будущим».
Со сменой временной оптики сдвигаются и акценты. Центром тяжести в экранизации неожиданно становится Виктор Желтков (Евгений Стычкин) — упомянутый в романе лишь пару раз некий человек из правительства, публичное лицо. В картине он — ни в чём себе не отказывающий миллиардер, одержимый идеей бессмертия. Поиск замороженных на Соловках заключённых, их последующая разморозка и реабилитация Платонова — всё это проводимый под грифом секретности проект Желткова, мечтающего заполучить заветную формулу правильной криоконсервации. В сосудах Платонова был раствор особого состава, позволивший ему единственному выжить во льду, и теперь он должен вспомнить все детали, чтобы помочь Желткову «победить смерть».
Стремление к вечной жизни перестало быть утопией и превратилось в глобальную индустрию, где крионика, нейротехнологии и искусственный интеллект соседствуют с религиозной верой в возможность сохранить сознание вне биологического тела. Болезнь убивает Желткова, и он уверен: в будущем, где он окажется, лекарство уже изобретут. Но в мире «Авиатора», помимо науки, есть ещё и Божий промысел. Попытка перешагнуть свою судьбу, пойти против законов созданной Всевышним природы обрекает если не на гибель, то на томительное одиночество. Однако каждый герой этого произведения — человек породившей его эпохи и, по мнению Водолазкина, а впоследствии и Кончаловского, заслуживает как минимум снисхождения.
Конечно, фильм не мог охватить весь спектр тем и вопросов многослойного романа Водолазкина, но сумел собрать разные точки зрения. Для режиссёра, по его словам, первичнее была тема любви, для генерального продюсера Сергея Катышева — относительность времени, а для самого писателя, работавшего в том числе и над сценарием, ключевой оставалась мысль о покаянии. А ведь сценарий в разные годы проходил через оптику и других мастеров: братьев Пресняковых, Юрия Арабова, успевшего внести лепту перед самой смертью, а также Мирослава Станковича. Все эти голоса, как сказал Егор Кончаловский, они смогли «соединить в синергетической общности». Так создаётся образ эпохи — из суммы взглядов. В этом и кроется суть «Авиатора» — литературного, а теперь и кинематографического.
