В Сети вышла меланхоличная трагикомедия «Настоящая боль», ставшая режиссёрским прорывом актёра Джесси Айзенберга. Сегодня фильм, впервые показанный на «Сандэнсе», где выиграл награду за лучший сценарий, — один из главных претендентов на оскаровскую статуэтку в номинациях «Лучший фильм» и «Лучший актёр второго плана». О горько-сладком путешествии двух непохожих кузенов по местам семейной памяти рассказывает Олег Ковалёв.
Под шопеновский ноктюрн камера протискивается сквозь толпу в зале ожидания аэропорта, пока не останавливается на миниатюрном бородаче с огромным рюкзаком путешественника. Бородача зовут Бенджи (Киран Калкин), и занят он тем, что одиноко посматривает на проходящих мимо людей — столь же неприметных, каким и он сам кажется на первый взгляд. Тем временем, попрощавшись с женой и сыном, навстречу Бенджи мчится его кузен Дэвид (Джесси Айзенберг). Едва сев в такси, этот кучерявый невротик осыпает брата ворохом голосовых сообщений, представая перед зрителем не просто неприметным парнем, а нормисом — человеком в футляре счастливой семейной жизни и стабильного заработка на продаже рекламных баннеров.
В момент братской встречи в щенячьих глазах Бенджи вдруг загорается бесовской энтузиазм. Плечи Дэвида же ожидаемо смыкаются с шеей в самой закрытой позе из возможных. На этой ноте начинается их семейное приключение в Польшу — давно откладываемый тур по следам памяти покойной бабушки и по местам пережитого ею Холокоста.
Сценарий «Настоящей боли» рождался сложно и, да, через боль. Джесси Айзенберг пытался адаптировать его из собственного рассказа о двух ньюйоркцах — экстравертном бродяге и интровертном обывателе, что отправились в духовное путешествие по Монголии. Текст отказывался ложиться на экран дальше первого акта, пока автору не попался на глаза интернет-баннер, рекламирующий «туры в Аушвиц (с обедом)». В тот момент озарения действие переехало в Польшу (на родину предков Айзенберга), а струны сюжета потянулись к одному анекдотичному образу — комфортному экспрессу до лагеря смерти, что мчит по тем же рельсам, по которым 80 лет назад мчали товарняки, забитые едва живыми людьми. Из всех героев фильма злую иронию этого образа чувствует и вслух обличает один лишь Бенджи. Виной тому, очевидно, его неутешная скорбь по бабушке, часть которой навсегда осталась на том конце фантомного поезда.
Вторая по величине ирония «Настоящей боли» заключается в том, что Киран Калкин, сгребающий десятки наград за лучшую роль второго плана, де-факто подминает весь фильм в хор своему герою. Остальные персонажи (особенно кузен Дэвид) существуют для того, чтобы реагировать на его воинственную непосредственность, либо чтобы пасть жертвой его гиперэмпатии, порой сочувствующей болячкам, которые не каждый захочет расковырять.
Сколь бы глубокой и трогательной ни была роль Бенджи, ему не избежать сравнений с бесшабашным Романом Роем из «Наследников» — всё ещё главным образом карьеры Калкина. В дуэте с Айзенбергом актёр не особо расширяет свой диапазон — он лишь раскрашивает тёплыми цветами ту бездну, что безвозвратно травмировала и вместе с тем освободила его героев от вериг социальных норм. Или, если угодно, социальных предрассудков.
Когда Бенджи разражается очередным приступом честности насчёт людской глухоты, «абсолютно чумовые ребята» из тургруппы не спешат разделять его эмоций. В любом другом фильме накал страстей мог вылиться в конфликт инфантила-обличителя против социума, закрытого в своём пузыре. Но в разговорах о бедах человеческих, как водится, не всё так однозначно. Во-первых, Айзенбергу хватает режиссёрской чуткости, чтобы противопоставить Бенджи столь же живых героев, открытых к диалогу и наделённых собственным жизненным опытом, — от эмоционально отстранённого гида-нееврея до темнокожего иудея, что ребёнком пережил геноцид в Руанде. Во-вторых, его кузен Дэвид со временем раскрывается как герой, также способный на рефлексию, но не поддающийся ни чарам брата, ни собственным слабостям. В многогранном характере Бенджи он чётко слышит нотки лицемерных манипуляций и целые аккорды страха перед одиночеством, которые по возможности пытается заглушить своим присутствием — иногда себе же во вред. Словом, вопрос, кто из двух братьев старший, оказывается не таким уж и безответным.
Будучи лёгкой трагикомедией на час двадцать хронометража, «Настоящая боль» не пытается казаться чем-то большим. Это всё тот же комфортный рейс в вагоне бизнес-класса с анекдотами на завтрак, компанейским духом путешествия на обед и внутричерепными тараканами на закуску. На вопрос «Какая боль самая настоящая?» Айзенберг благоразумно не даёт ответа. В конце концов, это вопрос не сравнения, а сочувствия, худшим ответом на который будет: «Думаешь, это важно?»
