Оля Касьянова о новой картине Рустама Хамдамова, вышедшей сегодня в ограниченный и мимолётный, очевидно, прокат.
Новую работу Рустама Хамдамова, который снимает приблизительно раз в эпоху, публика приняла неровно: на фестивальной премьере (ММКФ, что характерно) те же люди, что толкались, пытаясь пробиться в зал, к третьей трети показа толкались уже на выходе. Восторгов, впрочем, тоже было достаточно. В итоге «Мешок без дна» вышел экстраограниченным прокатом, но ничего трагичного в этом нет. Мало существует явлений более подходящих для определения «вещь в себе». Это кино ни в ком особенно не нуждается. И, тем не менее, оно призвано делать самое эмпатичное на свете дело — утешать.
На экране эволюция образов «Анны Карамазофф» и «Вокальных параллелей» — очередная магическая старушка неземной красоты с луной во лбу (Немоляева), царевна в кокошнике с газовыми крыльями (Морозова), лощёная офицерская челядь. Народ — типа грибы, на этот раз буквально. Но теперь действо заметно возвышается над прежними жанрами: эстетство более ничем не стеснено, нет тревоги житейских драм, нет игрушечности водевиля, оперы или немого кино. Теперь всё по-настоящему — в абсолютной реальности транслируемого сна, в идеальном жанре придворной сказки. Старушка-экстрасенс, она же поэт, она же шпион, маг и шарлатан, фрейлина и шут, выводит императора из затянувшегося запоя. У неё есть все средства: древнее предание с детективной закваской, афоризмы с житейской мудростью, предсказания, немного отрезвляющей критики. Как профессиональная Шахерезада, она знает, что с высокородным клиентом нужно блюсти баланс, не впадая ни в заискивание, ни в патронаж.
Мы же привыкли, что кино нас либо развлекает, как раб, либо поучает, как наставник. Тут другая цель, тут — утешение, и зрителя это может сбить с толку (что зачастую и происходит). Так же как императора, потерявшего мать и последнюю мотивацию жить, можно лишь отвлекать от реальности, слегка убаюкивать, немного удивлять, временно заживлять раны декоративными чудесами и ложными надеждами, так и зрителя Хамдамов предпочитает уводить из его «сегодня», заговаривая, завораживая, нагораживая всякую всячину из своего бездонного мешка. И всё это в утрированности черно-белого экрана, в безопасном двойном удалении: люди прошлого думают о прошлом. Если точнее — герои при дворе Александра II (материальный комфорт и террористическая тревожность эпохи нам близки) фантазируют на тему древнерусской тоски, завидной средневековой жизни, когда богатых людей было три человека на всю страну и каждое их движение превращалось или в героизм, или в трагедию.
Повседневность и её ужас в таких мощных фильтрах вымываются начисто, остаётся только извечный, непреходящий глянец: сливки высокой культуры, декоративные искусства, классовый снобизм, салонная музыка, концептуализм, национальные традиции, телесное совершенство, эстетизированные любовь и смерть, и жемчуга, жемчуга... В сцене, где Разбойник (Плетнёв) ртом снимает шесть-семь подозрительно однотипных колец с пальцев Царевны (Морозова), я всерьёз задумалась, а не реклама ли это всё какого-нибудь Pomellato?
В определённом смысле «Мешок без дна» это чистый фэшн. Фэшн никогда не ставит цели создать что-то новое. Он всегда inspired by. Он берёт все лучшее, созданное человечеством, от Врубеля до Триера, от Билибина до Кунса, от Островского до Акутагавы — и щедро посыпает бриллиантами. Можно сказать, что это буржуазно и пошло, а можно — что красиво. Можно сказать, что это вторично, а можно — что это форма уважения. В «Вокальных параллелях» сказано: «Нет ничего более естественного, чем питаться другими, в этом смысл искусства». Дальше, правда, говорится, что лев состоит из переваренной баранины, а кто тут лев и кто барашки — вопрос сложный. Да не суть. Главное, что как глянцевый журнал с фотографиями людей и вещей, которые вам не доступны, утешает после тяжёлого рабочего дня, так и «Мешок без дна» на время, если вы позволите себе расслабиться и перестать судить по гамбургскому счёту, непременно вас утешит. Душа нуждается в красоте, красота не нуждается ни в чём. Пусть в микродозах, пусть в микропрокатах, но такое кино просто необходимо, как необходимо лишнее. И когда выходишь с немного тяжелым чувством, мол, сказка кончилась и была лишь трюком, обманом, сворованным кольцом и перепёртой мелодией — нужно вспомнить, что это тот самый случай, когда никто ничего тебе не был должен. Утешение не продуктивно по своей природе. Оно просто делает так, чтобы на время полегчало — но это тоже благородная цель.
Забавно, что заходя в любой из трёх с половиной кинотеатров, где можно увидеть «Мешок без дна», неизбежно натыкаешься на плакат жиденького мюзикла «Величайший шоумен». Это название гораздо больше подходит Хамдамову — и в хорошем, и в плохом. Трудно представить автора, более увлечённого эффектностью, музыкальностью, узнаваемыми кодами, самим процессом действа, самой его жизнью. Но и полная неспособность порождать смыслы и выходить за рамки попурри, как и в любом нормальном шоу, — это тоже про него. И всё же, надеюсь, эпоха на его веку ещё поменяется, и будет ещё хотя бы одно, словами Хармони Корина, «лучшее на свете шоу в полупустом зале».
