На Каннском кинофестивале показали новый фильм Уэса Андерсона «Финикийская схема». О том, почему это далеко не совсем типичный фильм Уэса Андерсона, рассказывает Антон Фомочкин.
1950 год. Покушения давно стали для магната Жа-Жа Корды (Бенисио Дель Торо) обыденностью, сродни утренней трапезе или частным урокам, которые тот берёт, чтобы расширять кругозор. Большинство наёмников он помнит в лицо (ведь некогда сам их и нанимал), а во время полёта может безошибочно определить по звуку, рванёт ли сейчас хвост самолёта, — навык в практическом смысле бесполезный, дозволяющий разве что разочарованно/облегчённо вздохнуть по характерному щелчку и сгруппироваться в момент взрыва. Когда в очередной раз фюзеляж частного борта Корды расходится на части и следует жёсткая посадка, бизнесмена объявляют мёртвым. Но окровавленный Жа-Жа выходит к репортёрам сам (сжимая в руке один из своих рудиментарных органов).
Он озадачен. Корда был на волоске, ведь на несколько минут отключки пришлось видение высшего суда. А это, как известно, тот процесс, где никого подкупить невозможно. Так как хоровод врагов смыкается, чтобы сохранить поместье и состояние в надёжных руках, бизнесмен вытаскивает из монастыря свою дочь-послушницу Лейсл (Миа Триплтон), праведную и пытливую не по годам особу, уверенную в том, что отец причастен к смерти её матери (Шарлотта Генсбур). Корда обвинения отвергает и всё равно предлагает формальный испытательный срок (всё же он деловой человек) на роль главной наследницы. Но вместо размеренного введения в дела Корде и Лейсл приходится срочно облететь весь список партнёров магната. Мировое правительство вероломно и намеренно (чтобы насолить) подняло цены на строительные заклёпки, под угрозой строительство дела жизни Жа-Жа — трансинфраструктурного мегапроекта в бедствующей стране Финикии.
В экстренной ситуации Корде приходится играючи распрощаться с балластом — книжкой по ботанике и сигарой. Так, кажется, впервые с «Королевства полной луны» в отрепетированно-суетливых движениях героев Андерсона появилась спонтанная лёгкость, а не антрепризный наигрыш. А может, дело в органике Дель Торо, которому роль коренастого и по-медвежьи неуклюжего нувориша с печальным взглядом к лицу так же, как Корде — костюмы-двойки. Он не живодёр и даже не конченая сволочь. Не Гетти и не гражданин Кейн, хоть параллели и очевидны. В нём не то чтобы разом просыпается совесть: когда можешь обваливать рынки, поднимать тарифы и менять политиков волей мизинца, бронзовеешь не только ты, но и твоя эмпатия. Озадачившийся экзистенциальным вопросом Корда с хваткой бизнесмена начинает просчитывать варианты, как целесообразнее сохранить своё наследие. Пути, в общем-то, два — девять сыновей и дочка или собрание мирового искусства в стенах поместья. Но картины, даже те, что при одном взгляде заставляют застыть на месте, можно стащить. Поэтому Жа-Жа, как и Андерсон, выбирает примирительный разговор с дочкой.
«Схема» была задумана давно, ещё до структурно усложнённых последних работ режиссёра, в которых искусственность не была равна искусности. Видимо, для ставшего отцом Андерсона настало время вручную смастерить послание своей крохе, а иначе не объяснишь непривычно пронзительную грусть, которой проникнута лебединая песнь Корды, после каждого падения или огнестрельного ранения приговаривающего: «Пока ещё жив». Черт с ними, с акциями (хотя, конечно, хорошо бы провернуть и это дельце), главное, провести разговор с Лейсл — лишь бы перестала верить злой молве коллективного «они» (они говорят то, они говорят сё…). Вторит этому и смена взгляда, камера Брюно Дельбоннеля сгущает привычные кремовые тона Уэса, ведь перспектива Жа-Жа давно бесчувственно потускнела. И только когда Лейсл отточенным движением вскидывает нож, вместе с фразой «хорошая девочка» смягчается отцовское сердце.
Следуя от одного делового партнёра к другому, герои продираются сквозь приключения в стиле комиксов Эрже — с соответствующей грубоватой эксцентричностью. Игра в баскетбол посреди подземной дороги. Предложение (также прежде всего деловое) руки и сердца посреди стройки в пустыне. Перестрелка в ночном клубе с роскошной люстрой, почти что заварушка в условном Кабуле. Эта в кои-то веки уместная в такой условности детская авантюрность продолжается и в тексте. Взрослые богатеи перед дракой спорят на манер «Ты виноват!» — «Нет, ты!» Как кажется застенчивый репетитор-швед (Майкл Сера) ревнует Лейсл к мимолётному принцу (Риз Ахмед). Сам Корда ведёт переговоры, по несколько раз повторяя свои реплики в надежде, что собеседника это убедит. Если до того Андерсон настаивал на том, что все взрослые — дети, то теперь он просто даёт им право мультяшно дурачиться без инфантильных оправданий, ведь ошибаются и привирают (иногда даже обманывая ручной полиграф) почти все, — что поделать, если так решают дела сильные мира сего.
Впервые отсняв весь фильм в павильоне, Андерсон наконец благословенно замкнулся в своей потребности отдалиться от привычного мира. Буффонада «Схемы» разворачивается в интерьерах, напоминающих что-то между театральной сценой и перформативной музейной экспозицией. Фильм Андерсона напоминает обувную коробку, куда извечно складывает свои идеи Корда. Но на этот раз сложенные в ней мелочи и правда складываются в концептуально-предметный пасьянс. Книги про муравьёв и пчёл. Тома по истории эротики в Константинополе. Стихийная музыка Стравинского. Судилище в чистилище на манер работ Параджанова. Золотая антилопа. Орсон Уэллс. Маленький кренделёк, выуженный из кармана пиджака. Стопка карт, для того чтобы отец с дочкой проводили свободное время вместе. На этом, кажется, соринка может попасть в глаз. Ведь человеку, который всегда считал себя выше человеческих прав (у Корды принципиально нет паспортов), наконец понадобился человеческий покой. С кухней. Заляпанным сюртуком. И близкими людьми рядом, которых не менее увлекательно коллекционировать, чем живописные шедевры.
