10 июня 1975 года состоялась премьера картины Вуди Аллена «Любовь и смерть». История о том, как русский дворянин судорожно пытается отвертеться от военного призыва во времена, когда Российской Империи угрожали войска Наполеона. Аллен со свойственной ему иронией ведёт философские разговоры о войне, смерти, жизни, политике, и думам этим, как кажется, нет конца и края. Зинаида Пронченко отвешивает почтительный поклон «сложносочинённой пародии» режиссёра и анализирует кинематографический стендап Аллена.
«Любовь и смерть» Вуди Аллен до сих пор считает своим самым смешным фильмом, и, в общем, критики и публика с ним солидарны, разночтений и недопониманий, как в случае «Вишнёвого сада», тут, к удовольствию вечности, не произошло. Первые 10 минут, как писал когда-то в NYT Винсент Кэнби, впоследствии ставший близким другом режиссёра, — идеальный стендап-монолог, поставленный, однако, на территории и по законам кинематографа, ибо лишён напускного панибратства, с которым «комикующий» актёр ломает, жмурясь в лучах софитов, четвёртую стену.
В этой сложносочинённой пародии на двухсотлетний массив русской культуры, помимо столь любимого интернациональными умниками кентавра по имени «Толстоевский», Аллен проходится ироничным пером и по Чехову, и по Эйзенштейну, и даже по Сергею Бондарчуку. Творя в школьном жанре «изложение с элементами сочинения» совершенно отдельную галактику, каждая её планета, как и Луна Мельеса, смахивает в профиль на автора. Ведь и Фёдор Михайлович, и Антон Павлович со временем станут для Аллена навязчивой идеей, займут своё почётное место в пантеоне неврозов. Первая и довольно неудачная попытка экранизировать Чехова случится всего через три года, в 1978-м. В свежей совсем автобиографии режиссёр признаётся, что на «Интерьеры» его вдохновил «Дядя Ваня» Кончаловского. Ну а фигура Достоевского с его вечным вопросом «кто я — тварь дрожащая или право имею» отбрасывает тень практически на всю фильмографию: от «Преступлений и проступков», этапной во многом картины, вплоть до «Колеса чудес» (а ведь в промежутке Аллен снял по мотивам этических метаний Раскольникова, Карамазовых или Рогожина «Иррационального человека», «Матч-пойнт», «Мечту Кассандры» и так далее).
Очередной двойник, Борис Грушенко, русский дворянин из захудалого провинциального рода, так же, как и многие другие реинкарнации Аллена — будь то кинокритик в депрессии Алан Феликс («Сыграй это ещё раз, Сэм») или кинорежиссёр-документалист на велфэре Клифф Стерн («Преступления и проступки») — по большей части занят в жизни поисками Бога. Предположим, что он существует, где его искать и как узнать? Есть ли Всевышний любовь в кокетливом обличье кузины Сони (Дайан Китон)? Или бесплотный нравственный императив, без которого всё дозволено? Или халтурщик-демиург, создавший от балды этот несовершенный мир, в котором человека никак не могут оставить в покое — то призывают на заведомо проигрышную войну, то лишают наследства? Наконец, злой и глупый рок? С детства Борис мечтал, чтобы вселенная предъявила ему доказательства божественного присутствия/вмешательства/провидения. Молил хоть о каком-нибудь плёвом чуде. Чтобы полыхнула неопалимая купина на опушке берёзовой рощи, расступились воды пруда, полного губастых карасей, или чтобы кретин дядя Саша заработал в виде исключения денег? Но нет, небо — и над средней полосой России, и над Аустерлицем — молчит. Зато без умолку, всё глубже погружаясь в пучины гносеологии, болтает Соня. «Любовь и смерть» — третья совместная работа Аллена с Китон, и недавняя дебютантка успела полностью освоиться в амплуа неуживчивой умницы, что Пигмалион-очкарик так удачно для неё придумал. А ещё никак не заткнутся многочисленные ура-патриоты. Отечеству угрожает опасность, в Россию вторгся шальной император французов, назвавшийся зачем-то слоёным пирожным. «Борис, неужели ты хочешь, чтобы твой народ питался жирной пищей и круассанами, а Соню изнасиловали едоки лягушачьих лапок?» — буйствует гвардейский капитан в агитационном спиче перед переполненной казармой. «Кого же им ещё насиловать, уж не моего ли брата Ивана, да ведь их моментально стошнит», — пытается робко полемизировать со старшим по званию Борис. Но тщетно, глас человека думающего в этой снежной пустыне услышан не будет.
По рецепту «Наполеона» и укладывает Аллен в свой бурлеск высоколобые философские доктрины: Кьеркегор тут чередуется с Шопенгауэром и незамысловатыми приветами кумирам детства — братьям Маркс и Бобу Хоупу. А почтительные реверансы современникам, Бергману и Сергею Бондарчуку, в «Любви и смерти» соседствуют с откровенными издёвками над классиками — вроде Эйзенштейна и Томаса Элиота. Так, разносчик блинов, прогуливающийся в разгар битвы среди нагих и мёртвых, живых и одетых, — это, конечно же, оммаж «Утиному супу» и персонажу Харпо Маркса. Дуэль, куда же без неё в попурри русской классики, — фантазия по следам «Месье Бокер» Хоупа (1946).
Воспоминания о встрече в детстве со смертью — юного Бориса, кстати, играет Альфред Люттер Третий из «Алиса здесь больше не живёт» — это прямая цитата из «Седьмой печати». Панорамные съёмки сражений и земля в иллюминаторе, уподобленная вихрю торнадо, украдены из «Войны и мира» Сергея Бондарчука. Зато «Скифская сюита» Прокофьева, которую Аллен изначально планировал использовать в качестве главной музыкальной темы, а в итоге предпочёл «Тройку» композитора из «Поручика Киже» Файнциммера, на контрапункте усугубляет идиотизм уморительной, абсолютно ситкомовской сцены. Хотя зритель-то ассоциирует Прокофьева с самыми трагическими моментами «Александра Невского» Эйзенштейна. И так вплоть до абсурдистского финала, ведь от любви до смерти в трагикомедии, что зовётся жизнью, — всего один шаг, а если семенить, как Борис, то и того меньше. «Я должен был быть казнён в 5 утра, но мой адвокат-пройдоха выторговал мне более мягкий приговор — казнят меня на целый час позже», — заявляет с деловитым отчаянием ещё на вступительных титрах протагонист.
Пессимизм Аллена окончательно превратился в род деятельности, источник дохода и большое искусство именно в этой картине. Пассионарный материал Вуди в помощь. Если ты не любишь жизнь, ты любишь смерть. Или по крайней мере всё то, что её олицетворяет и ею дышит. То есть классическую литературу, симфоническую музыку, традиционную кухню, бескрайние просторы и бессовестные погодные условия, которыми испокон веков славится Матушка Россия. «Эта страна, — шутил как-то Аллен в интервью, — напоминает мне сувенирный шар со снежной крупой, в зависимости от того, кто взял его в руки, внутри поднимается то буря упрямства, то воцаряется стужа покорности, люди, которые её населяют, умеют либо страстно любить, либо безмолвно умирать, а жить так и не научились».
Но ведь некому было, мистер Аллен, нас научить, спасибо, что хоть вы сподобились поднести зеркало к национальным скрепам: любовь к смерти допустима, особенно с безопасного расстояния, но любовь не должна быть холоднее смерти, даже если за окном ужасающий минус.
